|
- Они похожи на тех театралов, что ходят на вторые представления, уверившись, что пьеса не провалится, - заметил Лусто. - В чем же причина ваших бед? - спросил Бьяншон. - Париж - вот чудовище, от него все наши горести, - ответила “выдающаяся женщина”. - Это зло имеет семь лье в окружности, а страдает от него вся страна. Провинция сама по себе не существует. Только там, где нация разделена на пятьдесят маленьких государств, каждое из них может иметь свое лицо, и тогда женщина отражает блеск той сферы, где она царит. Это социальное явление, говорили мне, еще можно наблюдать в Италии, в Швейцарии и в Германии; но во Франции, как и в других странах с одной столицей, единообразие нравов будет неизбежным следствием централизации. - Так что нравы, по-вашему, приобрели бы самобытность и яркость только при условии федерации французских провинций, образующих одно государство? - спросил Лусто. - Вряд ли следует этого желать, а то гению Франции пришлось бы завоевать слишком много земель, - заметил Бьяншон. - Англия не знает этого бедствия! - воскликнула Дина. - Лондон не распространяет на нее той тирании, которою подавляет Францию Париж и от которой французский гений когда-нибудь найдет средство избавиться. Зато у Англии есть нечто еще более ужасное - ее чудовищное лицемерие, а это еще худшее зло! - Английская аристократия, - подхватил журналист, который, предвидя байроническую тираду, поспешил овладеть разговором, - имеет перед нашей то преимущество, что она присваивает себе все, что есть лучшего, она живет в своих поместьях с роскошными парками и является в Лондон только на два месяца, ни больше, ни меньше; она живет в провинции, сама там красуется и ее украшает. - Да, - сказала г-жа де ла Бодра, - Лондон - столица лавочников и биржевиков, там осуществляется управление государством. Аристократия общается там между собой только в течение шестидесяти дней, запасается лозунгом дня, бросает мельком взгляд на правительственную кухню, делает смотр девицам на выданье и продающимся экипажам, говорит “прощайте” и скорей уезжает; она так мало занимательна, что может вытерпеть самое себя не дольше нескольких недель, именуемых “сезоном”. - Зато в коварном Альбионе, как называет ее “Конститюсьонель”, - вскричал Лусто, чтобы колкостью остановить этот неудержимый поток слов, - в любом пункте королевства есть надежда встретить прелестных женщин. - Но английских прелестных женщин! - возразила, улыбаясь, г-жа де ла Бодрэ. - А вот и моя мать... Сейчас я вас представлю, - сказала она, заметив приближавшуюся к ним г-жу Пьедефер. Познакомив обоих львов с этим скелетом, притязавшим на звание женщины, по имени г-жа Пьедефер - высокой высохшей особой с прыщеватым лицом, подозрительными зубами и крашеными волосами, - Дина на несколько мгновений оставила парижан одних. - Ну как? - обратился Гатьен к Лусто. - Что вы о ней думаете? - Я думаю, что самая остроумная женщина Сансера - попросту самая болтливая особа, - ответил журналист. - Женщина, которая хочет сделать вас депутатом!.. Этот ангел!.. - вскричал Гатьен. - Виноват, я позабыл, что вы в нее влюблены, - сказал Лусто. - Такому старому чудаку, как я, цинизм простителен. Спросите у Бьяншона: у меня больше нет иллюзий, я называю вещи своими именами. Понятно, что мать такой женщины высохла, как куропатка, которую поставили на слишком большой огонь... За обедом, если не изысканным, зато обильным, Гатьен Буаруж улучил минутку пересказать г-же де ла Бодрэ слова фельетониста, и владетельница замка старалась говорить поменьше. |
