Изменить размер шрифта - +
Нарезанные газетные полоски, как вермишель, вспоминал один из них.

Участковый и коллектив понятых решили проверить источник загрязнения окружающей среды. Никто не открывал дверь подозреваемой квартиры. Тут же появились инициативные умельцы — и ход к разгадке был свободен. В коридоре был обнаружен… нет, не труп, а в стельку невменяемый Иван Иванович Цукало, который начал было цитировать Основной Закон РСФСР, мол, гражданам республики гарантируется неприкосновенность жилища, его, впрочем, не слушали, пиная бока; в одной из комнат обнаружили старушку, она еще жила, лежа в загаженной нечистотами и испражнениями кровати и бредя слабоумно: «Будет гражданская война, будет гражданская война…»; еще одна дамская комнатенка была совершенно пуста; и наконец — взломали нужную дверь. Бумажная масса обрушилась на пришельцев, смяла их ряды, поволокла по коридору, на кухню, в другие жилые помещения, на лестничные марши. Пожарные тут же принялись бороться со стихией — водная целенаправленная сила остановила врага. «Я чуть не погиб, — жаловался один из свидетелей, сначала от бумаги, потом от воды, это черт знает что!»

Героическому участковому удалось-таки проникнуть в комнату с рядом компетентных товарищей, которых общественность поставила в известность о безобразии. «Не иначе резидент, вот тебе крест!» — божился один из ярких представителей общественного мнения.

Бредя по колено в вязкой жиже, товарищи с внимательными взглядами приметили в углу неприхотливое движение. Было выхвачено личное оружие; к сожалению, оно не понадобилось: из жижи был извлечен замористый остов одряхлевшего существа. Оно подавало признаки жизни.

— Ты что за чмо? — спросили существо.

В ответ крупная дрожь пробила душевнобольную старческую плоть.

— Пиздец, — сказал участковый и принялся оформлять обязательный в таких случаях протокол.

Я и Цава сидели на кухне — и хорошо сидели. За окном и на душе ноябрил вечер.

— Слушай, Александров, убери-ка ведро, — попросил наклюкавшийся Вава.

— П-п-почему? — трудно спрашивал я.

— Что — п-п-почему?

— Ведро?

— Помойное, — вспомнил Цава. — Я боюсь.

— Кого?

— Жены твоей.

— П-п-почему? — трудно спрашивал я.

— Что — п-п-почему?

— Жены боиси-и-и!

— А ты ее любишь?

— Люблю.

— И я люблю?

— Что-о-о?

— В смысле, Родину люблю, — утверждал Цава, он же Цаава. — А ты любишь?

— Люблю!

— А что ты любишь?

— Ж-ж-жену!

— Не-не! — мотал головой мой друг. Он почему-то был далеко-далеко. Вот я люблю Сибирь и с-с-соляные копи!.. А ты?

— А я люблю балет, — отвечал я. — И минет, конечно. — Металлический отсвет от окна искажал действительность. — Гимнастику еще люблю. Женскую, разумеется.

— Женскую и я люблю.

— Сплоченные семьи люблю. Разнообразие культур и обычаев. Музыку. Водку.

— Водку и я люблю.

— Науку люблю. Научно-технический прогресс. Пустыни.

— Там верблюды, — правильно заметил Вава.

— Долины люблю, — продолжал я. — Дождь. Солнце, снег, лед. Чистые улицы, маленькие квартиры, в которых живут большие семьи, солдат, марширующих как заводные, открытые пространства, людей, разговаривающих громкими голосами, блядей, стоящих рачком-с, военные учения, первый спутник…

— Ну ты даешь, Александров, — сказал Цава.

Быстрый переход