.. Вот, объясни: я -- человек,-- притом тех же самых
кровей, что и ты,-- шутка ли сказать, я был у покойной мамаши
единственным и обожаемым, в детстве шалил, в юности воевал, а
потом -- поехало, поехало... ой-ой-ой, как поехало... В чем
дело? Нет, ты мне скажи, в чем дело? Я только хочу знать, в чем
дело, тогда я успокоюсь. Почему меня систематически травила
жизнь, почему я взят на амплуа какого-то несчастного мерзавца,
на которого все харкают, которого обманывают, застращивают,
сажают в тюрьму? Вот тебе для примера: когда в Лионе, после
одного инцидента, меня увели,-- причем я был абсолютно прав и
очень жалел, что не пристукнул совсем,-- когда меня, значит,
несмотря на мои протесты, ажан повел,-- знаешь, что он сделал?
Крючочком, вот таким, вот сюда меня зацепил за живую шею,-- что
это такое, я вас спрашиваю? -- и вот так ведет в участок, а я
плыву, как лунатик, потому что от всякого лишнего движения
чернеет в глазах. Ну, объясни, почему этого с другими не
делают, а со мной вдруг взяли и сделали? Почему моя первая жена
сбежала с черкесом? Почему меня в тридцать втором году в
Антверпене семь человек били смертным боем в небольшой комнате?
-- и, посмотри, почему вот это все -- вот эта рвань, вот эти
стены, вот эта Катя... Интересуюсь, давно интересуюсь историей
своей жизни! Это тебе не Джек Лондон и не Достоевский! Хорошо--
пускай живу в продажной стране,-- хорошо, согласен примириться,
но надо же, господа, найти объяснение! Мне как-то говорил один
фрукт-- отчего, спрашивает, не вернешься в Россию? В самом
деле, почему бы и нет? Очень небольшая разница! Там меня будут
так же преследовать, бить по кумполу, сажать в холодную,-- а
потом, пожалуйте в расход,-- и это, по крайней мере, честно.
Понимаешь, я готов их даже уважать -- честные убийцы,
ей-Богу,-- а здесь тебе жулики выдумывают такие пытки, что
прямо затоскуешь по русской пуле. Да что ж ты не смотришь на
меня,-- какой, какой, какой... или не понимаешь, что я говорю?
-- Нет, я это все понимаю,-- сказал Лик,-- только извини,
мне нехорошо, я должен идти, скоро нужно в театр.
-- А нет, постой. Я тоже многое понимаю. Странный ты
мужчина... Ну, предложи мне что-нибудь... Попробуй! Может быть,
все-таки меня озолотишь, а? Слушай, знаешь что,-- я тебе продам
револьвер, тебе очень пригодится для театра, трах -- и падает
герой. Он и ста франков не стоит, но мне ста мало, я тебе его
за тысячу отдам,-- хочешь?
-- Нет, не хочу,-- вяло проговорил Лик,-- И, право же, у
меня денег нет... Я тоже -- все такое -- и голодал и все...
Нет, довольно, мне плохо.
-- А ты пей, сукин кот, вот и не будет плохо. Ладно, черт
с тобой, я это так, на всякий случай, все равно, не пошел бы на
выкуп. Но только, пожалуйста, ответь мне на мой вопрос. Кто же
это решил, что я должен страдать, да еще обрек ребенка на мою
же русскую паршивую гибель? Позвольте,-- а если мне тоже
хотится сидеть в халате и слушать радио? В чем дело, а? Вот ты,
например, чем ты лучше меня? А ходишь гоголем, в отелях живешь,
актрис, должно быть, взасос. |