– Ишь ты, – обиделся вице‑губернатор. – Вас послушать, так ЦРУ с ФБР – просто детсад какой‑то, стольких президентов просрали, не говоря о сенаторах.

– Ладно, – остановил перепалку Гридин, – действуйте. Только учтите: позволять дергать себя за ниточки я не намерен.

Он встал, давая понять, что разговор ему осточертел и что в своем доме он по‑прежнему остается хозяином.

Все, за исключением самого Гридина, спустились вниз.

Губернатор задержался, чтобы привести себя в порядок. При виде накрытого женщинами стола наперебой принялись расхваливать сервировку, Хализев успел ввернуть свежий, как ему казалось, анекдотец. Давыдов пытался откланяться, ссылаясь на неотложные заботы, но его дружно уговорили остаться завтракать. За еду не принимались – ждали Гридина.

В какой‑то момент наступила короткая пауза, и все явственно вдруг услышали, как на втором этаже в комнате губернатора раздался приглушенный выстрел и вслед за ним – характерный звон разбитого стекла. Несколько находившихся в доме охранников, личный телохранитель Гридина Валентин Саенко, Ставров, Давыдов и иже с ними наперегонки рванули наверх. Саенко, сжимая рукоятку «Макарова», толкнул дверь, оказавшуюся запертой изнутри, ногой выбил замок…

Гридин, раздетый до пояса, стоял посреди комнаты и, виновато улыбаясь, смотрел на подоспевших соратников. Ковер был усыпан матовыми осколками.

– Вот, – поднял глаза на разбитую люстру губернатор, – сорвалось, понимаешь.

В руках у него был тугой пятипружинный эспандер.

8

«Каяться никогда не поздно, – философствовал Козлов, расхаживая по комнате в одних трусах. Было три часа ночи. – Украл – покаялся, убил – покаялся. Какая может быть мораль, Евгений? Откуда она взялась – из Библии, что ли?.. Чушь! Библии, почитай, двадцать веков, а люди как убивали друг друга, так и продолжают убивать. Да убийцы при этом еще и в наваре остаются! Авель вроде честный парень был – землю там пахал, первый город заложил… нет, ты скажи, Евгений?..» – «Ну, честный, честный», – улыбнулся Евгений, глядя на то, как гость протирает трусами очки. Он лежал на раскладушке и боролся со сном. «Вот!.. А пришел родной братец и убил его за здорово живешь. Двое всего жили на Земле, да и те не ужились. А что же Бог? Покарал убивца?.. Мне б такую кару – вечную жизнь! Выходит, одобряет Седобородый насилие? Нравится ему. Так что зло закономерно, в нас во всех – задатки жестокости, потому что все мы – потомки Каина…»

Библейская эта метафора Евгению запомнилась, но ни к чему она относилась, ни чем кончился тот ночной, двухмесячной давности разговор, он теперь не знал.

«Мне б такую кару – вечную жизнь…» – все прокручивал и прокручивал в памяти случайно оброненную Пашкой фразочку, звучавшую после известия о его смерти почти мистически.

Он шел по оттаявшей, умывавшейся в беспрестанной мороси Москве куда глаза глядят, протискивался сквозь встречную толпу, сливался с попутной – лишь бы не быть одному. Выгуляться – верный способ душевного похмелья. На четыре шага вдох, на восемь – выдох, на четыре – вдох, на восемь…

Неожиданная, как инфарктный толчок, мысль заставила Евгения остановиться. А что, если Пашка Козлов, следуя логике Каменева, тоже остался на его совести?.. Ведь болело же что‑то у парня, сильно болело, раз не преминул он поделиться этой болью со случайным попутчиком? И домой он не спешил – явно оттягивал время отъезда…

«Убийц его, конечно, не найдут, – думал Евгений, продолжая путь в никуда, – точнее, не раскроют, потому что знают наверняка».

По сравнению со своим недавним попутчиком у него еще оставался шанс пережить ненастье.