– Ну ты, Игорь, даешь! – вымолвил он едва слышно.

– Так что Пашу зарезали без ножа задолго до третьего марта, когда он вдруг понял, что полюбил проститутку, – с торжественной какой‑то безапелляционностью произнес Васин.

– Проститутку? – Об этом Евгений не думал. Но понял, что знает теперь больше Игоря: называя ее в конце дневника «Г.» Павел осознанно или неосознанно обозначал ее принадлежность Гридину.

– А кого, Женя? Если она даже не состоит в штате дома терпимости, то получает плату, неважно чем – машиной, квартирой, деньгами ей платят, но платят ведь? Входная плата в «Таверну» – сто долларов. Ничего?

«Н. содержанка?!» – впервые задается этим вопросом Павел 3 ноября, – размышлял Евгений. – Но о том, что она живет не по средствам, знает раньше: «Казанская сирота на самом деле сказочно богата», «Если в корне слово «грош»… – эти записи сделаны действительно в октябре».

– Тебе ни о чем не говорит фамилия Ветлугина? – спросил он у Игоря на всякий случай.

– Нет, ни разу не слышал. Кто это?

– Так, вспомнил тут… Слушай, а почему, собственно, проститутка? Может быть, у нее была другая любовь? Или, черт побери, любовник? Муж бывший, наконец? Она замужем случайно не была?

– Мне‑то откуда знать?.. Но если подумать логически, она не стала бы скрывать бывшего мужа от Павла.

«А ведь он прав, – думал Евгений. – Во всем прав, чертенок! Меж камней, из которых он построил свою версию, не пролезет лезвие ножа. Как хорошо, что Алевтина Васильевна не отдала дневник ментам. И что у меня фотографическая память».

– Дальше рассказать? – спросил Игорь.

– Давай, я попробую? Только, если можно, еще чашечку кофе.

– Уже! – Игорь направился к агрегату.

– Один вопрос, Игорь. Ты не знаешь, где был Павел с двадцать третьего по двадцать восьмое февраля?

– Знаю, конечно! – включил кофемолку Игорь, и те пятнадцать секунд, на которые комната заполнилась шумом, показались Евгению часом. Сейчас любое его слово могло быть решающим. Запах кофе был первым, что услышал Евгений в наступившей тишине. Вторым было сообщение Игоря: – Знаю, конечно. У матери он был, в Сутееве.

«Не знает», – вздохнул Евгений. О том, что Павел к матери в эти дни не ездил, говорить не стал.

– Это он тебе сказал?

– Я просто присутствовал в кабинете Шпагина, когда Павел просил подписать заявление о внеочередном отпуске.

«Ясно. Кому‑кому, а Шпагину бы он и вовсе не сказал, зачем ему понадобился отпуск».

– А что, разве Алевтина Васильевна не говорила тебе, что он был в Сутееве?

– Я не спрашивал, – ушел от ответа Евгений.

– Итак, ты хотел развить мою версию?

– Я передумал.

– Ладно, тогда я продолжаю… Ситуация складывается таким образом, что работа Павла – точнее, занятая им позиция – не позволяет ему переступить через барьер, который отделяет его от личной жизни…

– А проще?

– Проще я сказал в начале нашей беседы: для Павла перестало существовать различие между сценой и залом. Он не может переступить через рампу: для всех он «борец с мафией», как зрителя его никто не воспримет. А уйдя со сцены, обратно на нее он уже не вернется – ему перестанут верить. Так понятно?

– Вроде.