Обратимся к другому моменту, на который опирается понимание противниками сконструированных инфантильных сцен. Он заключается в следующем: все процессы, которые привлекались для объяснения таких спорных образований, как фантазии, действительно существуют и они должны быть признаны очень важными. Отвращение интереса от задач реальной жизни, существование фантазий как замещающих образований для несовершенных действий, регрессивная тенденция, выражающаяся в этих творениях, – регрессивная больше чем в одном значении, поскольку одновременно происходит отход от жизни и возврат к прошлому, – все это соответствует действительности и регулярно подтверждается анализом. Следовало подумать, что было бы также достаточно объяснить мнимые ранние детские реминисценции, о которых идет речь, и в соответствии с экономическими принципами науки это объяснение имело бы преимущество перед другим, которое не может обойтись без новых и странных предположений.

Позволю себе в этом месте обратить внимание на то, что возражения в современной психоаналитической литературе обычно делаются по принципу pars pro toto. Из очень сложного по своему составу ансамбля выхватывают часть действующих факторов, провозглашают их истиной и в пользу его отвергают другую часть и целое. Если присмотреться к тому, какой группе отдается это предпочтение, то оказывается, что именно той, которая содержит уже известное из других источников или ближе всего к нему прилегает. У Юнга, к примеру, это актуальность и регрессия, у Адлера – эгоистические мотивы. Оставленным же, отброшенным как заблуждение оказывается как раз то, что в психоанализе является новым и составляет его своеобразие. Таким способом можно проще всего отразить революционные атаки неудобного психоанализа.

Нелишне подчеркнуть, что ни одному из моментов, которые привлекают противники для объяснения сцен детства, Юнгу не требовалось обучать как новшеству. Актуальный конфликт, отвращение от реальности, замещающее удовлетворение в фантазии, регрессия к материалу прошлого – все это, причем в той же самой компоновке, возможно с незначительным изменением терминологии, с давних пор являлось составной частью моего собственного учения. Это было не учением в целом, а лишь частью причин, ведущих в регрессивном направлении от реальности к образованию неврозов. Наряду с этим я оставил место для другого прогредиентного влияния, оказываемого детскими впечатлениями, которое указывает путь отступающему от жизни либидо и позволяет понять иначе необъяснимую регрессию к детству. Таким образом, по моему мнению, при образовании симптомов взаимодействуют оба момента, но более раннее взаимодействие кажется мне столь же важным. Я утверждаю, что влияние детства становится ощутимым уже в начальной ситуации образования невроза, поскольку вместе с другими факторами оно решающим образом определяет, окажется ли индивид несостоятельным и в чем именно при решении реальных жизненных проблем.

Спор, стало быть, идет о значении инфантильного момента. Задача состоит в том, чтобы найти случай, который, не допуская сомнений, может доказать это значение. Но таковым и является случай болезни, который мы здесь так подробно разбираем и который характеризуется тем, что неврозу в более поздней жизни предшествует невроз в ранние годы детства. Именно поэтому я выбрал для сообщения этот случай. Если кто-то захочет отвергнуть его, скажем, из-за того, что фобия животных кажется ему недостаточно важной, чтобы признать ее в качестве самостоятельного невроза, то я укажу ему на то, что к этой фобии сразу же присоединились навязчивый церемониал, навязчивые действия и мысли, о которых пойдет речь в следующих разделах этого сочинения.

Невротическое заболевание на пятом или четвертом году детства прежде всего доказывает, что инфантильные переживания сами по себе способны продуцировать невроз, не нуждаясь для этого в бегстве от поставленной в жизни задачи.