Грязь запузыриласъ, когда кроватка еще на несколько страшных дюймов погрузилась вниз, и жижа дошла до половины бедер Гаррисона. Он всхлипнул и сразу же затаил дыхание! Но было слишком поздно. Они услышали.

– Посмотрит – закричали неряшливые женщины, их груди тряслись, когда они, указывая на него, встали на коленях в постелях, чтобы лучше видеть Гаррисона. – Твой мальчонка, он может увидеть нас! Ты оставил дверь в его спальню открытой...

– Ну и что, – проревели одновременно дюжина пап. – Ну и что, черт возьми, дальше? Он же ничего не понимает, ведь так? То есть он же не расскажет своей мамаше, так? Этот выродок еще и говорить то не умеет.

И дюжина шлюх загоготали, как ведьмы, когда папы снова взгромоздились на них, стоящих на коленях, и кровати снова закачались и заскрипели.

Настоящий Гаррисон слышал и понял, что было сказано, но младенец Гаррисон слышал только крик. Он ухватился за тонущие перила кровати, трясина дошла уже до его ягодиц, и слезы покатились по его щекам. Сначала крик, затем удар руки по телу младенца. Это всегда происходило так, каждый раз одно и то же. Кроме.., иногда приходила мама, и иногда она останавливала его.

– Ма ма, – захныкал он сначала тихо, но потом, когда взбешенные папы спрыгнули со своих кроватей, как дюжина пьяных роботов, он заплакал громче и громче:

– Ма ма! Ма мааааа!

* * *

Час тридцать дня.

Вятт выскользнул из постели и накинул халат. Терри лежала между черными простынями, ее белые руки и грудь были открыты. Она пристально наблюдала за ним темными беспокойными глазами. Сначала ей было очень неловко от близости Ричарда, но затем эта идея начала ей нравиться. Она вспомнила, как кто то сказал, что распутники находят удовольствие и возбуждение не столько в самом грехе, сколько в понимании, что они грешат.

Но теперь, когда ему надо было уйти из спальни, она снова почувствовала себя неудобно.

– Гарет.., ты будешь долго?

– Недолго.

Он говорил тихо, словно боялся, что Гаррисон может услышать его. Он тоже нервничал, но из за того, какой путь выбрать: это была прекрасная возможность, которую он никак не мог упустить.

– Все будет.., в порядке? – снова беспокойство, и, конечно, он понял, что она имела в виду. Даже не обсуждая, эти двое решили: нельзя позволить Ричарду Гаррисону вернуться из путешествия, в конце концов с машины должен сойти только труп.

– Все будет в порядке, да.

* * *

...В тени громады Психомеха Вятт вдруг почувствовал себя маленьким и испугался.

Гаррисон тянулся и дергался на ложе. Пот потоками стекал с искаженного липа и тела слепого. Кризис? Уже? Когда заработали вторичные системы, Вятт повернулся к пульту управления.

Да, кризис. Центры страха Гаррисона отвечали электронному зондированию машины. Сейчас он был в центре кошмара, и Психомех, в свою очередь, в ответ на его потребности начал питать его грубой силой, энергией, в которой он нуждался, чтобы победить своих личных демонов.

Вятт протянул дрожащую руку. На этот раз было легче. Намного легче, чем с Маасом Криппнером. Была бумага, освобождающая от ответственности, была Терри и были деньги. И, конечно, был сам Психомех. Вятт больше не колебался, а быстро перевел машину на ручное управление и повернул три ребристые ручки, отвечающие за поддержку Психомеха. Только что жужжавший звук стал тише, тише и совсем исчез. Теперь Гаррисон оказался в трудном положении, в безвыходном, в одном из своих самых худших кошмаров.