Что до Терри, – она светилась. Она спала глубоким спокойным сном без сновидений и знала, что, когда придет утро, все будет хорошо. Для грешной блудницы она выглядела слишком хладнокровно. В спальне Вятта – в их спальне, как она любила думать, – она повернулась, взяла его руки и положила их себе на груди. Ее темные глаза на полном ожидания лице были прекрасны.

– Все?

Вятт молча отвел глаза. Когда через некоторое время он посмотрел на нее, его лицо было серьезным.

– Должно быть.

– Должно быть? – ее лицо вытянулось. – Ты все еще не заходил посмотреть, как он там?

– Я сейчас пойду. Только...

– Что?

– Он должен был умереть еще вчера. Вчера вечером, прошлой ночью. Он должен был умереть уже много раз. У меня даже возникает вопрос, умрет ли он вообще когда нибудь? Здесь происходит какая то чепуха.

Сбитая с толку, Терри покачала головой, рассеивая последние сомнения Вятта насчет того, что она принимали участие в этих странностях.

– Что ты имеешь в виду?

– Что то происходит, Терри. Что то, чего я не понимаю. Я начинаю думать, что кто то забавляется с Машиной, но это совершенно невозможно. Я хочу сказать, по моему, твоего мужа накормили, хотя как это возможно? И сама Машина, Психомех...

– Что?

– Все еще работает. Я не знаю... – он покачал головой.

– Послушай, – сказала она настойчиво, сжав его руки. – Иди и посмотри. Может быть, все уже кончилось.

Она вдруг поняла его кошмар, почувствовала, как он мучился. Все спокойствие, которое ему удалось более менее изобразить, было для нее. Возможно, чуть чуть его шоу было для самого себя, смягчающая подушка, но, в основном, оно было для нее. Он взял всю ответственность на себя, в то время как ее участие было таким маленьким. Но теперь.., она поняла, что, если она ослабнет, он тоже может сломаться. Она не знала, что здесь случилось, не хотела знать, но она знала одно: она любила его. И Терри поняла, что должна сказать ему это.

– Гарет, я люблю тебя. Неважно, за что, но я люблю тебя. Я ничего не могу поделать, такая уж я есть. Что бы ты ни нашел.., там, приходи ко мне и люби меня. Если мы не можем оставаться честными как нибудь по другому, по крайней мере мы сможем остаться безупречными хотя бы в этом.

Он понял, что она хотела сказать, и кивнул. Каким то образом ему удалась улыбка, однако изнуренная.

– Сладкое забвение, да. Но.., все будет хорошо, я уверен, – он снова кивнул и прикрыл за собой дверь.

* * *

Машина опять была мертва, и все умственные усилия Гаррисона, все отчаянные упреки не могли сдвинуть ее с места. И в каком месте застряли! Под ним вымощенный горбылем овраг уходил вдаль, на сколько хватало глаз, перед ним – виадук. И Машина совершенно неподвижно лежала теперь там, где она опустилась, – на старом и грязном рельсовом пути с погнутыми ржавыми рельсами; линия тянулась к долине сухой реки, которую он оставил в двух трех милях позади.

Он снова посмотрел на виадук, его арки прогибались. Где то в далеком уголке сознания Гаррисона мелькнула мысль, что если он сможет пересечь этот дряхлый виадук, тогда его сила, а значит и сила Машины, восстановится. Виадук был барьером в его поиске, препятствием, возведенным на пути, чтобы сорвать его планы. Пересечь виадук, убрать препятствие, продолжить поиск.

Легко...

Комбинезон Гаррисона был порван на локтях и коленях. Он удивился этому. Комбинезон?

Когда он был мальчиком, он носил комбинезон из грубой, хлопчатобумажной ткани. Да, и там тоже был заброшенный виадук. Ему всегда очень не нравились его кирпичные арки, которые, казалось, готовы были в любой момент обвалиться.