- Ты, вот что, дуй на автобусную остановку вон по той тропе, сказал заплутавший путник бабенке и, услышав напоследок "козел", заторопился к своему "журавлю"...

Она шла к нему, слегка прикрыв глаза, давая возможность солнцу и ветру играть цветами своих волос, мягко натягивая ткань сосками своих грудей и разрезая покорную водную гладь хрупкостью коленок. Такая фальшивая и такая настоящая. Старуха-молодуха. Она выглядела намного моложе, чем пять лет назад . Она сделала себя такой, какой хотела быть - упругой, округлой, подтянутой.

- Я подумала, что зачем мне ждать девяносто девять лет, когда можно заняться этим уже сегодня.

Ее тело уже втягивало его.

- Этим? Здесь прямо в лесу?

- Нет, этим нельзя заниматься в лесу. Я вспомнила, что в фирме "Додсон-Додсон" мне крупно задолжали. Когда-то я протолкнула закупку их энзимных препаратов кирпичевским институтом. Теперь заставлю их отдать должок, куплю оборудование... Ох, как я скучаю по крутейшему комбайну марки "Омига", там ведь и секвенаторы, и детекторы, и голографические сканеры... Я создам перфекцин. Я покончу с краткостью жизни - с этим источником зависти, ревности и прочих гнусных свойств. Мы все получим бессмертие без спячки, бессмертие не только тела, но и души, мы будем не живыми мумиями, а приятно и долгоживущими людьми. Мы...

Она еще что-то выкрикивала о синтетических ретровирусах, способных спасти клетку от всех смертей, а он уже утонул в ней, как во влажном теплом и сладком тумане, почти как муха в киселе. Смерть и бессмертие, эти два лица времени смотрели на него, но казались почти неразличимыми, потому что было на свете, а если точнее, в Свете, что-то куда более важное.

Кельн, июнь-декабрь 1999