- Угу, точно, нынче исламисты наших бьют. - выкрикнул беловласый Ракша. - Да и кто они - наши? Вокруг и физиономии неродные, и замашки непривычные, и говор противный...

- Да, говор не ахти. Акающий, не славенский, как у угры и чуди. Но не в этом лихо... У нас, в нашей старой Рязани, как ведь было - не царь, не вождь дальний правил нами, а свой князь и мужи достойнейшие. И не потчевали они уши земцев ложью отборной, ибо все обо всем правду знали. Кормление и прочее жалование получали лишь те, кто в сражениях отличился. Свободного рязанца никак невозможно было плетьми побить или в темницу бросить. Никто обиду не таил, а воздавал сполна обидчику клинком острым.

- О чести думали воины... Шел я лесом, буйством обуян, словно гром громил гадов. - сказал Эйнар наспех сочиненную вису.

- В нашей старой Рязани мастерские и рудники землю и воздух не поганили, дабы хлипкий недолговечный товар плодить, а мастера с великим умением и разумом творили изделие свое, особое и неповторимое - на века. Каждый муж, слегка в юности перебесившись, лепился к женке и детишек пестовал - утешение старости своей. А нынче мужик мужика сношает, а утешение в старости - собез, телек и богадельня.

- Короче, да здравствует феодализм - светлое будущее всего человечества. - Митя, преодолев уныние, революционно взметнул кулак.

- Полно тебе над нами потешаться, - сказал Ерманик. - Знаю, что в бедности и болестях жили мы, но так это ж было на заре мира, в начале всего. Нам бы нонешние технологии... Или, быть может, вам бы устои наши...

- Короче, спатеньки. - заключил Путята.

- Да будет ли лучше через сто лет? Сейчас-то вроде ничего, хозяйственный рост намечается, премьер-министр на лапу не берет. А может, говна в будущем станет выше крыши? - задал Митя еще более резонный вопрос. - Чем "сейчас", хуже чем "завтра"? Может, вообще исламист на исламисте сидеть будет. На Земле-то все теснее и душнее.

- Но, может, завтра как-то яснее станет, где свои, где чужие. А то сейчас ничего не понять, сумерки... - Путята отвернулся, показывая что в ближайшие сто лет он больше трепаться не намерен.

Светлана легко сбежала с образовавшейся насыпи в яму, где работал Галкин, и потрепала его по щеке.

- Ну не могу я сегодня разработать перфекцин, Митенька, вот такая беда-кручина. Приличные секвенаторы, РНК-детекторы, установки электрофореза, центрифуги, нуклеазные наборы, плазмидные векторы и транскрипционные препараты стоят сумашедших бабок. Тряси не тряси, пару миллионов баксов не вытрясешь. Впрочем, я не хочу ждать сто лет как мальчики. Приди за мной лет через девяносто девять, дорогой витязь Димитрий, разбуди поцелуйчиком, вот и могилка моя будет отдельно.

- Евпраксьюшка, то есть Светочка, может, с нами все сто полежишь? - еще раз попросил Путята.

- Нет и нет. Во-первых, я тебя не простила. Во-вторых, у меня кипучая жажда деятельности, так что я согласна только на девяносто девять.

- А почему ты не сказала, что мне триста восемьдесят? - спросил Митя. - Сразу после того как сделала мне... это... этот анализ.

- Подставь-ка ухо. - она поднесла свои губы ближе и шепнула. - Это был не анализ, а любовь... Шучу, конечно.

Светлана смехотнула, стоя обеими ногами в могиле, и добавила уже громко.

- Ну, осечка, ну бывает. Да и всего каких-то триста восемьдесят их легко не заметить. Ты еще, действительно, маленький... Но везучий... Народу, собравшемуся на Лобном Месте, не слишком нравился вид повешенного пацаненка, поэтому тебя быстро сняли, прикрыли рогожкой и отвезли на телеге в морг Донского монастыря. Но ты не умер, потому что уже перешел порог Ходжелла благодаря инфекции, и, само собой, провисел ты недостаточно.

- Значит, я могу быть сыном Лжедмитрия и Марины Мнишек? справился Митя, хотя его это и не слишком волновало.

- Тогда не так уж часто вешали трехлетних малышей... многозначительно ответила Светлана.

Митя закончил копать и стал класть доски.