В этот момент взгляд Лимона упал на дипломат. Он подошел к нему и открыл. Словно завороженный, смотрел Лимон на деньги, он не мог оторвать от них взгляда, проводил по ним рукой, нежно гладил розовые пачки, словно хотел удостовериться в том, что все это ему не снится.

Лимон не слышал, как я приблизилась к нему сзади. Он вообще перестал что–либо замечать, погрузившись в созерцание своего богатства. Он даже не почувствовал движения воздуха, когда я замахивалась рукой, сжимавшей оружие, чтобы со всей силой, на которую только была способна, опустить рукоять пистолета на ненавистную мне голову.

Лимон не издал ни звука, просто тихо завалился набок. Я закрыла дипломат и вместе с ним взбежала по лестнице наверх.

Картина, представшая перед моими глазами, повергла меня в шок. В комнате был настоящий погром. На полу валялась разбитая посуда. Несколько стульев было сломано. Возле стены лежал без сознания незнакомый мне пожилой мужчина. Лицо его было залито кровью. Нос, судя по всему, сломан, левая бровь рассечена.

Я подошла поближе и тронула его за плечо. Мужчина застонал, но в себя не пришел.

Дверь на улицу оказалась открыта и висела на одной петле, стекла в ней были разбиты, и их осколки валялись под ногами в комнате и на улице. Во дворе я увидела еще одного мужчину, который лежал головой в луже. Я поставила на стол чемодан с деньгами и вышла во двор. В руках у меня все еще был пистолет. Я подошла к мужчине и увидела, что он жив. Его левая рука и затылок лежали в луже, и я подумала, что, если дождь пойдет сильнее, он непременно захлебнется.

Отбросив пистолет в сторону, я попробовала оттащить парня с дорожки на травку. Я проволокла его несколько метров и совершенно выбилась из сил. Я даже не предполагала, что человеческое тело может быть таким тяжелым. «Хватит мне изображать сестру милосердия, — решила я, — в конце концов, скоро сюда понаедет полно народу, в том числе и медики прибудут, окажут ему квалифицированную помощь». Я сняла с себя плащ и укрыла им парня.

Вернувшись в дом, я поискала глазами телефон. Он лежал на столе возле дипломата. Несколько секунд я раздумывала, кому мне позвонить. Надо сначала узнать, где я нахожусь, а потом уж звонить, решила я, и вышла на улицу.

О том, что я забыла на столе дипломат, вспомнила, когда отошла от дома на приличное расстояние. «Дура рассеянная!» — обругала я себя, но решила не возвращаться: вдруг кто–нибудь из бандитов уже пришел в себя. Оказаться вновь в их власти мне совсем не хотелось.

На одном из домов мне удалось разглядеть название улицы: «Рабочая». Осталось узнать название местности. Я никак не могла понять, в городе я нахожусь или в селе. Дома на улице — все сплошь одноэтажные, но подмосковные городки часто состоят именно из таких домов. Можно было бы поискать представителей власти, проще говоря, ментов, но мне пришлось бы им слишком долго объяснять, что со мной произошло. К тому же я опасалась, что сгоряча они обвинят меня в том, чего я не совершала. Потом объясняй им, что ты не верблюд. Нет, лучше я буду держаться от них подальше, во всяком случае пока не удостоверюсь, что с Павликом все в порядке.

Дождь не прекращался. Хорошо хоть было относительно тепло. Я топала, спотыкаясь, по лужам, разбрызгивая грязную воду, но, как назло, мне никто так и не встретился.

— Ау, люди! Вы где? — бормотала я себе под нос. — Покажитесь хоть кто–нибудь!

Вдруг я увидела бабку в брезентовом дождевике, в капюшоне, надвинутом на самые глаза. Она прутиком погоняла грязно–белую козу, которая никак не хотела идти, все норовила сойти с тропинки. Козе было совершенно все равно, что идет дождь. Она пыталась щипать траву, растущую вдоль забора.