|
Бомбы и снаряды сыпались на берег, укладывая людей на землю. Поднимались уже не все. Наш политрук Самчелеев, считая все конченным, отвергая даже мысль о возможном плане, застрелился. Один из бойцов, Паршин, погиб от авиационной шариковой бомбы - немецкой новинки, - которую хотел рассмотреть. Никогда не забыть майора с оторванными ногами. Он лежал в пенной полосе прибоя и требовал меня к себе. Приказывал как старший по званию пристрелить его. Я не мог, духу не хватило, велел отнести майора под крутизну берега, послал к нему медсестру. Но что она могла сделать? Сутки без сна переправлял я самостийно наши части на Таманский берег. Некоторые бойцы и офицеры сколачивали плоты, пригоняли рыбацкие лодки. Сам не видел, но мне рассказывали, будто группа выдумщиков умудрилась переправиться на тот берег в "эмке", обвязав ее надутыми камерами и приделав к колесам подобия плиц. Наконец прибыл командир, уполномоченный навести здесь порядок. Самозваному командованию моему пришел конец. Я получил приказ отправиться вместе с ребятами с первым же катером. Ослушаться я не мог. Когда наши ребята садились на катер, там люди дрались за место на палубе, грозя друг другу оружием. Разыгрывались жуткие сцены, на исход которых я уже не мог влиять. Я лишь считал своим долгом перейти на катер из нашей группы последним. Но встать на палубе было уже некуда. Судно кренилось, готовое отойти. На берег, совсем близко, упала бомба, взметнулся фонтан дыма, ужасающе грохнуло. Толпа, заполнявшая причал, шарахнулась в сторону моря. И меня столкнули с причала. Барахтаясь в ледяной воде на достаточно глубоком месте, я видел, как катер медленно отчаливал, его удаляющийся борт казался высоким, отодвигаясь от меня. В полном обмундировании и вооружении я стремился отплыть от катера к причалу. Спасти многозарядную винтовку, переданную мне раненым бойцом, не смог. Но выплыть все же удалось. По ослизлым столбам я с помощью дружески протянутых сверху рук забрался на причал. Холодный ветер пронизывал до костей. Ребята мои были уже на пути к таманскому берегу. Не сразу попал я к ним, не сразу оказался в другом мире. Не так уж широк Керченский пролив - каких-нибудь двадцать пять километров, - но по ту его сторону, когда я попал туда, "оглушила" тишина, звенели цикады и хрустел песок под ногами. Я разложил на солнце мокрое обмундирование, сушил документы. Из Краснодара в Москву мы летели на транспортном самолете. Остерегаясь близости фронта, летчик сделал крюк, пролетев над "тихой гаванью" Сталинграда, где не началась еще героическая эпопея, переломившая хребет германскому нацизму. Никто из нас, уцелевших после вторичной потери Керчи, героями себя не чувствовал. |
