– А я знаю, чем его удержать! – подхватила Машенька и захлопала в ладоши.

– Чем?

– Да мочеными яблоками!

– Вот это так, вернее нет средства, – улыбнулась мать. – Беги же, милочка, неси скорей, пока Акулина Памфиловна еще не улеглась.

Девочка вихрем умчалась к старухе ключнице. Но затосковавшего поэта даже перспектива любимого его деревенского лакомства на этот раз не прельстила. Он взял шапку и окончательно распростился. Дамы пошли, однако, провожать его еще до передней. Только что слуга подал ему шубу, как влетела Машенька с полным салатником моченых яблок.

– И после этого будь любезной с гостем! Я едва-едва вырвала ключи от кладовой у нашей старой ворчуньи, а он удирает! Нет, сударь мой, извольте теперь кушать!

Достав из салатника ложкой одно яблоко покрупнее, она поднесла его к губам молодого гостя. Тому ничего не оставалось, как раскрыть рот пошире.

– Да ты сахаром-то не забыла посыпать? – спросила одна из сестер.

– Еще бы забыть для такого сластены! Разве не сладко? – отнеслась девочка к Пушкину.

У того рот был еще так полон, что он в ответ мог только промычать «мгм!» и кивнуть утвердительно головой.

– Жуете, жуете, как беззубый старик! – подтрунила над ним Машенька. – Разве угостить вас еще соком? Ну-с, раскройте-ка ротик.

Он опять беспрекословно исполнил требование; но угощение последовало с такою стремительностью, что едва половина попала по назначению; остальное же брызнуло ему за галстук и на шубу.

Это так рассмешило шалунью, что она с звонким хохотом запрыгала козой; вместе с нею запрыгали косички у нее на затылке, запрыгали и яблоки в салатнике, и штуки две-три покатились на пол, а за ними плеснула еще струя соку.

Мать и старшие сестры только ахнули и расступились, чтобы спасти свои платья; вслед за тем все разом рассмеялись, так же как и Пушкин.

– Экая ведь егоза! – говорила Прасковья Александровна. – Дай-ка сюда салатник, а то и его, пожалуй, уронишь.

Освободившись от салатника, Машенька принялась собственным платком усердно обтирать забрызганную шубу гостя.

– Да вы стойте, пожалуйста, смирно! Не отряхайтесь, как пудель. Ну, вот и сухи. В благодарность вы должны написать мне тоже что-нибудь в альбом.

– Про пуделя?

– Да, про пуделя, то есть про себя. Напишете?

– Вот увидим.

– Неблагодарный!

– Облили человека вкуснейшим соком, а он даже оценить не хочет. Самая черная неблагодарность! До свиданья, mesdames…

– До свиданья, Александр Сергеевич! Завтра опять увидимся?

– Если чего не будет…

– Опять вы с вашими предчувствиями!

– Что делать! Во всяком случае, не поминайте лихом.

II

Свои прогулки из Михайловского в Тригорское, куда не было и трех верст, в летнее время Пушкин совершал либо верхом, либо пешком, в последнем случае – подпираясь толстою палкой и в сопровождении большой дворовой собаки. Зимой же, когда пролегавшая то лесом, то полями и открытая здесь ветрам дорога была занесена сугробами снега, ему, обыкновенно, запрягали легкие сани.