|
Это просто катастрофа, когда кто-то начинает подтачивать стену, разделяющую дружбу и поцелуи. И когда такая стена рушится, у истории может быть счастливая середина — ой, посмотрите-ка, стена рухнула, я увидел в тебе девчонку, а ты во мне — парня, и теперь мы поиграем в веселую игру под названием «А можно я положу вот сюда руку, а сюда, а сюда?». И иногда все это так здорово, что кажется, продлится вечно. Но середина — это не конец. Например, так было с Бриттани, бог свидетель. А мы с ней даже особенно и не дружили сначала. Уж точно не как с Герцогом. Герцог была моим самым лучшим другом — я был уверен в этом. Ну, кого бы я взял с собой на необитаемый остров? Герцога. Какой диск я взял бы с собой? Сборник «Земля такая синяя, словно апельсин», который она подарила мне на прошлое Рождество. Моя самая любимая толстая книга — «Книжный вор», которую мне порекомендовала Герцог. И я не хочу внести разлад в нашу крепкую дружбу.
Но опять же (это одна из моих основных претензий к человеческому мышлению), если мысль появилась, отказаться от нее ужасно трудно. А эта мысль уже родилась в моей голове. Мы пожаловались на холод. Герцог постоянно шмыгала носом, потому что платков у нас не было, а сморкаться на землю ей не хотелось. Джей согласился не поднимать больше тему черлидеров и переключился на хашбрауны. Но под ними он подразумевал именно черлидеров, что было весьма очевидно, потому что говорил он что-нибудь вроде: «Что мне больше всего нравится в хашбраунах из „Вафельной“, так это то, что они носят очаровательнейшие короткие юбчонки», «Хашбрауны всегда в отличном настроении. И это заразительно. Я, даже когда просто вижу хашбрауны, становлюсь радостнее». Когда Джей болтал об этом, Герцог не особенно-то бесилась, смеялась и говорила в ответ тоже что-нибудь о хашбраунах, только настоящих: — Тепленькие, хрустящие, золотистые. Закажу четыре большие порции. И еще тост с изюмом. Боже, как я его обожаю. Вот это будет углеводный экстаз. Я уже видел возвышающуюся вдалеке автомагистраль, по краям моста лежали высокие сугробы. До «Вафельной» оставалось метров восемьсот, но это была уже финишная прямая. Я мечтал о сырных вафлях, хитрой улыбочке Кеуна и девчонках, благодаря которым отделаться от нежелательных мыслей будет проще. Мы шли и шли, и вдруг сквозь плотную снежную пелену я заметил свет. Поначалу это была даже не вывеска, а ее сверкание. Но наконец показалась и она сама — огромные буквы сверкали над крошечной «Вафельной», куда более величественные, чем само заведение. Черные буквы в желтых клетках обещали тепло и еду: «Вафельная». Рухнув посреди дороги на колени, я заорал: — Нам суждено найти спасение не во дворце и не в богатом доме, а в «Вафельной»! Герцог рассмеялась, схватила меня под мышки и принялась поднимать на ноги. Заледеневшая шапка съехала ей на лоб. Я во все глаза смотрел на нее, она на меня, и мы никуда не пошли. Мы остались стоять на месте, а глаза у Герцога были такие интересные. Не в обычном смысле, не ярко-синие, обрамленные неприлично длинными ресницами или типа того. Заинтересовала меня неопределенность их цвета — сама Герцог всегда сравнивала свои глаза с дном помойного ведра, в них было намешано и зеленого, и коричневого, и желтого. Но она себя недооценивала. Всегда и во всем. Боже! Вот от этой мысли уже никак не отделаться. Возможно, я таращился бы на Герцог целую вечность, и она бы тоже так странно смотрела на меня, но я услышал рев мотора вдалеке и увидел красный «форд-мустанг», вывернувший из-за угла на солидной скорости. Я схватил Герцога за руку, и мы рванули к сугробу. Я посмотрел на дорогу — Джей уже довольно далеко ушел вперед. — Джей! — закричал я. — БЛИЗНЕЦЫ!
(глава двенадцатая)
Джей резко развернулся и посмотрел на нас, сидящих рядом в снегу. |
