На кой хер ей мое фото, если она другого любила?… Зачем ей мое гребаное фото? Зачем?!

Подошел к ее шкафам, распахнул дверцы. Пусто. Она даже вещи не выложила. Схватил сумку и вытряхнул ее содержимое. Не знаю, что искал. Наверное, хотя бы одну фотку ее обожаемого любовника. Хотя бы одну! Должна же быть. Те, где она с ним. Те, которые меня отравили. Из-за которых я рвал того ублюдка на куски и рвал бы снова. Грыз зубами, отрывая по куску его плоти. За то, что она к ней прикасалась. За то, что смотрела на него.

Нет. Ни одной. Может, под подушкой? Женщины сентиментальны. Отшвырнул покрывало, подушки и медленно опустился на колени, не веря своим глазам. Да, у нее под подушкой была фотография… Наша. Где мы с ней вдвоем. На мотоцикле. Нас сфоткал какой-то чокнутый фрик на автостраде. Мы тогда ехали куда глаза глядят. Просто гнали мот и орали дурацкие песни. Она раскрывала руки, как крылья, сзади меня, зажимая мои бедра своими коленями, и кричала:

— Мы летим, мы теперь птицы. Свободныеееее птицы, Руслаааааааан.

Подошел обратно к столу и открыл ноутбук. Где-то здесь эти самые проклятые фотографии, где-то здесь у нее на компьютере. Я их нашел сразу. В единственной папке на рабочем столе. Закурил, прежде чем посмотреть хотя бы на одну. Потом листал и снова листал. Скрипел зубами, сдавливал кулаки. Хотел закрыть, но вместо этого фото увеличилось как назло во много раз. Я хотел закрыть и не смог. Взгляд замер на ее руке. Она лежала на плече ублюдка. Точнее, висела. Расслабленная, с полусогнутыми пальцами. Перевел взгляд на вторую руку — также безвольно висит. Нет страсти, нет сжимания, скольжения. Лихорадочно передвинул кадр на лицо. Глаза закрыты.

— Бл*******дь! Она спит! Она, твою, гребаную дивизию, она спит!

И еще одно фото, и еще. Здесь разные ракурсы, их много. Намного больше, чем она прислала мне.

Затягиваясь сигаретой, обернулся и посмотрел на вывороченную сумку, на ее вещи, сброшенные в кучу, и на бумагу, свернутую вчетверо и валяющуюся рядом с ними. Наклонился, поднял. Тряхнул, раскрывая.

«Я все равно сожгу это письмо, как и все те, что писала до него. Зачем пишу их — не знаю… Наверное, я привыкла обо всем говорить только с тобой. Каждый день, как на дне черной ямы, как в могиле. Хочу дышать, а у меня в горле, в глазах, в ушах сырая земля. И все мысли только о тебе. Я больше не слушаю музыку, я не могу вдыхать сигаретный дым… я не могу спать. Без тебя. И это больнее, чем тогда, когда я думала, что ты мертв. Теперь ты мертв только для меня.

Но ведь я сама виновата… Да, так бы ты сказал и говорил мне уже не раз. Конечно, я виновата, Руслан. Виновата в том, что так безумно люблю тебя. Виновата в том, что не нашла иного способа спасти наших детей и тебя. Мне было легче раздробить себя, перемолоть в мясорубке, чем позволить кому-то отнять у меня самое дорогое — тебя и детей. Лучше вдали от вас, но знать, что вы живы. Нет, у меня не было другого выбора. Я его не видела. Ты бы не дал мне все сделать самой, и они бы тебя убили. Я так хотела научиться ненавидеть за то, что ты не понял, не почувствовал, не увидел… но это правильно. Так и надо. Чем ты дальше от меня, тем лучше.

Но как же это больно любить тебя и играть каждый день иное, пытаться убедить тебя и видеть, как у меня получается. Видеть в твоих глазах отчаяние, сменяющееся ненавистью ко мне… А я умираю вдали от тебя. Медленно сгораю, превращаюсь в пепел. Как же это больно — отрывать от себя свою душу и отпускать… смотреть, как она ушла вместе с тобой. Как ты топчешь ее, как вытираешь об нее ноги… когда там с другой забываешь обо мне. Но это конец, Руслан. Это наш финал… где обратного пути нет. И пусть простить меня невозможно, но ты знай — я любила только тебя и никогда… ни в одной своей мысли не предала нас.