— Я помню.

— У Мааса есть союзники. После высылки Иссандриана и Клинна к нему перебежали все, кто им сочувствовал.

— Мои — к Даскеллину.

— У тебя нет союзников, Доусон. Только враги и обожатели. Ты не сумел удержать даже молодого Паллиако в самый разгар его славы. Лерер его отослал на край света, лишь бы ты перестал задавать пиры в его честь. Враги — и обожатели.

— А ты?

— И то и другое. С тех самых пор как ты отбил у меня циннийку, когда нам было по двенадцать лет.

Доусон хмыкнул. Король рассмеялся вслед за ним и, подойдя к столу, опустился в кресло.

— Я знаю, ты против, — сказал он. — Однако поверь: я делаю что могу. Время сейчас тревожное, а я устал. Почти невыносимо.

— По крайней мере не отдавай принца Маасу, каким бы влиятельным он ни был. Найди другого опекуна.

— Спасибо за совет, старина.

— Симеон…

— Нет. Спасибо. Давай на этом закончим.

В передней слуги вернули Доусону меч и кинжал: Симеон давно уже восстановил старый порядок — входить к королю только невооруженным. Как низко все пало…

Доусон поспешил на улицу, даже толком не застегнув пряжку. Воздух оставался теплым, в небе висело солнце, но ветер уже веял прохладой — лето уступало место осени.

Доусон отказался от помощи лакея и забрался в карету.

— Милорд?.. — выжидательно произнес возница.

— К Медвежьему братству.

Щелкнул кнут, и карета понеслась по улицам, оставляя позади высокие башни и укрепленные ворота Кингшпиля. Доусон откинулся на сиденье, и теперь все неровности мостовой отдавались в спине. Сначала путь из Остерлингских Урочищ в столицу, а потом полдня ожидания, пока его величество удостоит его аудиенции — тяжеловато для одного дня. Тяжелее, чем прежде.

В молодости он, бывало, мог прискакать верхом из поместья в Кемниполь без остановок (разве что сменить коней по пути), поспевая как раз к балу у королевы, и потом без устали танцевать весь вечер. По большей части с Кларой. Теперь ему с трудом в это верилось, будто все происходило не с ним, однако он как наяву ощущал и запах ее тогдашних духов, и шелест ее платья — так, что кружилась голова от близости той, юной Клары.

Он усилием воли прогнал воспоминания. В клуб надо заходить твердо и несгибаемо — пусть молодость и прошла, но до смерти ему еще далеко.

Вскоре перед глазами выросло здание Медвежьего братства, на черном каменном фасаде которого красовался золотой лист — символ Бессмертного города. Улицу сплошь запрудили повозки и кареты, возницы стремились втиснуться поближе к крыльцу — чтобы высадить седока прямо у ступеней. Воняло лошадиным навозом, растоптанным сотней копыт. Доусону хотелось выскочить из кареты и дойти пешком, лишь бы сбежать от толчеи, — однако такое было ему не по рангу, и он отвел душу, обругав возницу за медлительность и неумелость. К тому времени как клубный лакей торопливо откинул подножку и помог ему выбраться, Доусону почти полегчало.

Внутри, как обычно, царило смешение табачного дыма, жара и музыки, которую за разговорами никто не слушал. Барон отдал накидку служанке, которая тут же с поклоном исчезла. Стоило ему появиться на пороге главного зала, как к нему тут же обернулись несколько человек, послышались аплодисменты — частью радостные, частью издевательские: его возвращение из ссылки встречали по-разному. Враги и обожатели. Доусон отвесил поклон — который в зависимости от адресата мог выражать благодарность или насмешку, — подхватил с подноса хрустальный бокал с вином и прошел в левый коридор, ведущий в малые покои.

В одном из меньших залов за круглым столом сидело с десяток вельмож, кипела общая беседа.