Выяснилось, что отец Константина сейчас, очередной раз, — в тюрьме. А мать, Федосья Степановна, рабочая, недавно сломала ногу, лежит дома одна без присмотра.

— Мы жучим Хлыева и за опоздания в училище, а он, оказывается, ездит, чтобы помочь матери. Наша группа установила дежурства: два раза в неделю несколько человек отправляются в поселок. — Середа нашел глазами мастера Голенкова, тот кивнул, подтверждая. — Привозят продукты, кое-что починяют, делают уборку. Я думаю, со временем Хлыев приблизится к нам, изменится.

— Точно, — прогудел Петр Фирсович, — недавно принес мне свое рацпредложение…

Середа поглядел на мастера: «Стоит ли так примитивно вызволять Хлыева?» Кое-кто заулыбался.

Петр Фирсович, уловив настроение коллег, сдвинул густые, в проседи, брови:

— Принес! Дурной, дурной, а котелок-то варит. Дельное приспособленьице придумал… Экономит время…

Иван Родионович усмехнулся. Несколько дней назад он зашел в мастерскую. Привычно опахнуло запахом каленой стружки, нагретого масла, гулом моторов.

В углу, у широкого окна, склонился над деталью Хлыев, весь поглощенный работой.

— Как дела, мастер? — подошел к нему Коробов.

Парень словно бы очнулся, поднял голову. Берет у него сдвинут на ухо, почти белые волосы спадают на лоб.

— Соображаем, — сказал он и добавил (теперь-то понятно, чью фразу): — Монтажнику, первое дело, — котелком варить!

…С самого появления Хлыева в училище Петр Фирсович стал искать пути сближения с ним. Мастер наблюдал за тем, как паренек ведет себя в группе и как ребята относятся к нему, обстоятельно разговаривал с лейтенантом милиции Ириной Федоровной и, конечно же, с самим Хлыевым. Тот кривлялся, на откровенность не шел. А вот поездка к Федосье Степановне — сначала самого Петра Фирсовича, а затем, под его нажимом, и Середы — дала многое.

Оказывается, Хлыев больше представлялся отпетым, а на поверку был неплохим сыном, человеком по натуре добрым, бессребреником, не отлынивал от физического труда. Все это, несомненно, надо было взять на вооружение. Вырисовывалась, как говорил Коробов, «диагностика запущенности» парня.

В поселковой школе — а Голенков побывал и там — Костю с пятого класса зачислили в «неисправимые», порой приписывали шкоды, к которым он отношения не имел, и тем утверждали его в мысли, что «как ни кинь, а будешь виноват». Зато после восьмого класса, чтобы избавиться от Хлыева, ему дали причесанненькую характеристику, в которой разглядеть его истинного было невозможно.

…Середа, сказав, что Хлыев, возможно, приблизится к коллективу, провел ладонями по вискам, словно сам себя одобрительно погладил, и сел. «Еще бы не приблизиться, если ты сам, наконец-то, к нему приблизился», — подумал директор.

— Будем надеяться, — согласился он. — А вот Алпатова мы с вами, Петр Фирсович и Константин Иванович, потеряли. И за то прощения нам нет.

Рощина смотрела на Константина Ивановича пристально, настойчиво, требуя глазами прямого ответа, словно продолжая давний и не очень приятный для Середы разговор.

Константин Иванович почувствовал этот взгляд.

— Потеряли, — неохотно признал он.

«Дошло, — сердито сдвинул брови Коробов. — Надо тебя в следующем году, счастливчик Середа, послать на четырехмесячные педкурсы. И станут там тебя, дорогой инженер, просвещать: что такое социальная психология, и дадут знания истории педагогики, да научат новейшим методам преподавания твоего предмета. Это тебе не повредит».

Егор появился в своей прежней школе в самом начале второй четверти.