Антон терпеть не мог «яколок», зазнаек и болтунов, чувствовал себя неловко, если его хвалил Петр Фирсович или о нем одобрительно упоминали в училищной стенгазете.

— На копейку сделал, а расписали буквами с голенище, — невольно подражая отцу, говорил он в таких случаях.

Единственный человек, кому Тоня призналась в своем чувстве к Антону, была Галя.

Дина, та стала бы сразу критиковать Дробота, выискивать в нем недостатки. Дашкова прекрасно понимала, что многое, у Дины наносное, и напрасно она наговаривает на себя: «Я такая грешница, что на том свете буду копать ямы». Сейчас она до колик в сердце влюбилась в своего журналиста. Но Тоня боялась острого языка Дины.

Галчонок совсем другое дело. Слушал признания Тони, Галка жарко шептала: «Это настоящее. Ты поверь мне». И через секунду спрашивала:

— А ты не стара для него?

Тоня нерешительно говорила: «Разница между нами в несколько месяцев».

И Галя успокаивала: «Ну, ничего, ничего. Это сгладится».

В субботний вечер Тоня и Антон отправились в Дом культуры профтехучилища, прихватив с собой и Гришу.

В двухэтажном старинном особняке, почти у самой реки, было всегда многолюдно и весело. Здесь работали кружки хореографии, вокала, художественного чтения.

Сначала они увлекались работой в киностудии «Экран». Тоня написала сценарий фильма «Приходите к нам» — об их училище. Антон монтировал, а Гриша был осветителем и, по совместительству, озвучивал картину. Объявились собственные режиссеры, операторы, ассистенты; опытные «киношники» читали лекции. Ребята сделали фильм для показа в своем кинозале.

Но вскоре у Антона, Гриши и Тони появилось новое увлечение — драмкружок «Ровесник», прозванный «драмгамом». Гама было действительно изрядно, а увлеченности — еще больше. Руководила кружком пожилая артистка-пенсионерка Розалия Семеновна, женщина в прошлом, вероятно, очень красивая. Еще и сейчас она была статна, осаниста, следила за собой, глаза в тонких лучиках морщин светились молодо. Своих питомцев Розалия Семеновна называла не иначе как детьми, и это их нисколько не раздражало — хорошо было иметь такую мать.

Она подкармливала их домашними пирожками, ватрушками. Сюда приходили, как домой. Любили и разлапистую вешалку, что вечно заваливалась, и белые плафоны на стенах, и глубокие кресла репетиционной.

В драмкружке вели свой коллективный дневник — в синей, видавшей виды обложке с какими-то таинственными, похожими на иероглифы, царапинами. В дневник этот каждый мог записать все, что ему хотелось.

В «драмгам» приходили и те, кто давно уже стали самостоятельными людьми; они забредали на огонек к «маме Розе».

Тоня с любопытством листала дневник. «Не обязательно стать нам артистами, — делилась своими мыслями какая-то Красная шапочка из ГПТУ-8, — но умение держать себя, владеть своими чувствами, голосом, походкой, прикосновение к искусству облагораживает душу…» «Вот хожу в „драмгам“ уже третий год, — признавался электромонтер Веня Трунов, — и чувствую — стал лучше…» «У нас в „драмгаме“ и весело, и серьезно, но Алик часто отвлекается: выходит из роли сам и выводит других», — сетовала некая Света. «И мне здесь хорошо. Хлыев».

…Нет, Хлыев не был таким уж отпетым, ничего не чувствующим, не понимающим и не желающим понимать человеком. Под влиянием доброго отношения к нему, в Котьке все же происходили некоторые сдвиги.

И «милиционерша» Ирина Федоровна, что нет-нет да заглядывала в штатской одежде в училище, и директор, за непреклонной требовательностью которого Хлыев улавливал искреннее участие в его судьбе, и мастер Голенков, человек справедливый, все значительнее входили в его жизнь и поворачивали ее по-новому.