Приподнявшись на локте, Маркиз посмотрел на спящую Веронику. Она была прекрасна, ах как она была прекрасна! В ней были золото и мед и податливость, что сильнее любой силы. Она могла вести и поддерживать, могла своим присутствием придавать всему смысл. Могла оправдывать и прощать, успокаивать и прибавлять сил. Но можно было и провалиться в нее и дальше уже не ступить ни шагу. Она могла, как огромная пчела, высосать всю энергию и превратить ее в мед наслаждения. Она могла удержать, приневолить, обуздать и превратить в зверя.

Маркиз осторожно встал, потер виски. Встревоженно коснулся того места на груди, где была спрятана карта. И, после недолгого колебания, пошел вверх, в гору. Миновал лошадей и спящего крепким сном Гоша, прошел мимо вертикальной, вросшей в склон скалы. Шагал быстро, будто желая убежать, понимая при этом, что хочет вернуться, быть с нею рядом, просто быть. Когда он совершил ошибку? Когда загляделся, задумался и позволил образу этой женщины запасть в душу? Вероятно, еще тогда, в самом начале, увидев ее выходящей из экипажа. Он до сих пор помнил яркие, живые отблески света на темных волосах. Казалось, эти волосы живут собственной жизнью. Возможно, они и зачаровали его настолько, что в конце концов он осмелился к ней прикоснуться и включить ее в свою орбиту. Возможно, потому он и не захотел дольше ждать шевалье. В Шатору еще немного — и он бы отменил экспедицию, если бы она отказалась с ними поехать. Теперь мир был полон Вероникой, все было — Вероника. Уже незачем никуда ехать — стоит протянуть руку…

Маркиз ощущал мучительную раздвоенность. Он привык жить в рамках некоего континуума, один полюс которого — сила, порождаемая отказом от собственных желаний, а другой — убежище, создаваемое удовлетворением желаний. Этим противоречием нельзя было пренебречь, и обойти его было нельзя. До сих пор выбор между двумя возможностями осуществляла за Маркиза сама жизнь. Он отказался от любви в супружестве, поскольку любовь от него отказалась. Наверно, он мог бы и побороться — так говорят обычно, наблюдая чужую жизнь со стороны, но не принимая в расчет боль, которую приносит разочарование.

Маркиз соорудил для своей боли часовенку и лелеял ее, как редкостное растение. Боль постепенно освобождала его от любви к жене, но освобождала ли от страданий? Страдание из-за обманутой любви обременительно ничуть не меньше самой любви. Однако это нечто совершенно иное: человек не хочет страдать, он бунтует — и бунт помогает ему взять себя в руки, обрести силу. Я буду сильным, я буду свободным, мог говорить себе Маркиз, я уже познал тайну самого себя, свое страдание и свое одиночество, и проникну в тайну природы, неба и земли, ибо знаю, что силу обретаешь через познание.

Таков, возможно, был путь Маркиза к посвящению. Точно сказочный Наездник на Улитке, он слово за словом, шаг за шагом, день за днем продвигался к другому полюсу континуума, все отчетливее понимая, что познание дает свободу, но не дает убежища. Чем познание глубже, тем больше возникает вопросов и сомнений, тем эфемернее и условнее кажется человеческое существование и менее ощутима разница между жизнью и смертью. Именно в этом и заключена сила.

В ту ночь сила начала покидать Маркиза. Сперва она излилась из него волной семени, а потом, покуда он спал, вытекала постепенно, будто вода из треснувшего кувшина. Маркиз терял невинность, и дело тут было не в физическом сближении с женщиной — такое с ним случалось и прежде. Он терял невинность потому, что любил эту женщину, хотел постоянно быть с нею, смотреть на нее и чувствовать на себе ее взгляд, познавать ее, войти в ее мир, иметь с нею детей. Продолжая подниматься в гору, Маркиз почувствовал, что сам для себя становится преградой на пути к Книге. И что вдобавок чужая сила отняла у него способность контролировать свои поступки, которой он некогда так гордился.