- Присаживайтесь, мистер Шеннон. - И, заметив, что я собираюсь примоститься на подоконнике, она добавила с легким оттенком иронии: - Нет, нет, не там... возьмите, пожалуйста, стул... такому джентльмену, как вы, не пристало сидеть на подоконниках.

 Я испытующе взглянул на нее. Она порывисто дышала и была бледнее обычного - от этой бледности ее темные глаза под припухшими веками казались еще темнее, а круги под глазами стали совсем черными. Кроме того, я с удивлением заметил, что она дрожит. Но заговорила она твердым голосом, презрительно скривив рот и не сводя с меня глаз:

 - Я очень многим обязана вам, мистер Шеннон. Право же удивительно, как это вы, человек столь высокопоставленный, могли снизойти до такого бедного создания, как я, дочь какого-то пекаря!

 Я невольно слушал ее, хоть и угрюмо, но внимательно.

 - Вы, очевидно, заметили, что я отсутствовала несколько дней. Не хотите ли знать, где я была?

 - Нет, - сказал я. - Не хочу.

 - И все-таки я расскажу вам, мистер Шеннон. - Темные глаза ее сверкнули. - Я была в ваших родных местах. Каждый год наша община разбивает где-нибудь лагерь, и мой отец выступает на молитвенном собрании под открытым небом. Вам это, возможно, покажется забавным, но я езжу с ним. В этом году наш лагерь был разбит в Ливенфорде.

 Я начал смутно догадываться, к чему она клонит, и настроение мое стало еще мрачнее.

 - Надеюсь, палатка не обрушилась на вас.

 - Нет, не обрушилась, - запальчиво ответила она, - хотя я уверена, что вам бы этого очень хотелось.

 - Нисколько. Я люблю цирковые представления. Так что же вы там делали? Прыгали сквозь обручи?

 - Нет, мистер Шеннон. - Голос ее дрогнул. - Мы замечательно, плодотворно выполнили свою миссию. В Ливенфорде, видите ли, есть немало хороших людей. Я познакомилась кое с кем из них после нашего первого собрания. Там была одна чудесная старушка... некая миссис Лекки.

 Хоть я и крепко держал себя в руках, а все-таки вздрогнул. Правда, я больше года не видел ее, но разве мог я забыть эту упрямую женщину, которая была и опорой и бичом моего детства, эту неповторимую особу, носившую шесть нижних юбок и ботинки с резинкой сбоку, чье ложе я разделял в возрасте семи лет, любительницу молитвенных собраний под открытым небом, ревеня и мятных лепешек, которой сейчас - как я быстро прикинул в уме должно быть, уже восемьдесят четыре года! Это ведь была моя бабушка.

 Глаза стоявшей передо мною мисс Лоу метали молнии - она увидела, что задела меня за живое. Внезапно она затряслась, словно в ознобе.

 - Поскольку это ваши родные места, мы, естественно, заговорили о вас. По правде сказать, мой отец спросил, нельзя ли уговорить кого-нибудь из ваших богатых родственников присоединиться к нашей общине. Она сначала уставилась на нас, а потом принялась хохотать. Да, мистер Шеннон, хохотать во все горло.

 Я почувствовал, что краснею: перед моими глазами возникло желтое, сморщенное, усмехающееся лицо, но моя мучительница безжалостно продолжала наносить удары:

 - Да, она рассказала нам про вас все. Сначала мы не хотели верить. "Тут какая-то ошибка, - сказал папа. - У этого молодого человека весьма высокопоставленные родственники". Тогда она повела нас через общественный сад.

 - Хватит! - в ярости рявкнул я. - Меня не интересует, что она делала.

 - Она повела нас через общественный сад и показала нам ваше поместье. Бледная и дрожащая, мисс Джин Лоу, задыхаясь, с трудом выговаривала слова: - Мрачный убогий домишко, соединенный общей стеною с другим таким же, вокруг все заросло бурьяном, на веревках висит белье. И все ваши гнусные выдумки выплыли наружу одна за другой. Она сказала нам, что в войну вы вовсе не терпели крушения и не спасались на плоту. "Такой не утонет, сказала она, - он весь пошел в своего беспутного деда".