Не веря собственным глазам, я смотрел на него поверх колб с культурой. А он глядел на них.

 - Я вижу, вы усиленно трудитесь. Что это такое?

 Застигнутый врасплох, я растерялся и молчал. Почему, почему он приехал раньше времени?

 И вдруг позади профессора Ашера я увидел эту зловещую птицу - Смита: он был без белого халата, в плохо сшитом костюме и, вытянув длинную шею, смотрел на меня своими глубоко запавшими глазами. Тогда я понял, что придется сказать все.

 По мере того как я говорил, запинаясь и в то же время ревниво не раскрывая своего замысла до конца, Ашер становился все надменнее и суровее. А когда я кончил, лицо его приняло и вовсе ледяное выражение.

 - Должен ли я понять, что вы намеренно отложили мою работу ради своей?

 - Я возьмусь за расчеты на той неделе.

 - А сколько вы сделали за время моего отсутствия?

 Я помедлил.

 - Ничего.

 Его узкое лицо под налетом сажи посерело от ярости.

 - Я ведь специально выражал вам свое пожелание, чтобы доклад был готов к концу месяца... для профессора Харрингтона... который оказал мне такое гостеприимство... это мой давний друг и коллега. И вот не успел я уехать... - Он слегка запнулся. - Почему, почему вы так поступили?

 Я пристально разглядывал подкладку его капюшона. Она была темно-зеленая, шелковая.

 - Я должен был разгадать эту загадку...

 - В самом деле! - У него даже нос побелел. - Вот что, сэр, хватит препираться. Вы немедленно бросите эту работу.

 Я почувствовал, как у меня дрогнуло сердце, но усилием воли сдержал расходившиеся нервы.

 - Мое положение на кафедре все-таки дает мне право голоса в таких вопросах.

 - Но я профессор кафедры экспериментальной патологии, и последнее слово принадлежит мне.

 Меня нелегко было вывести из себя, по натуре я был человек застенчивый и смирный и искренне верил в людскую снисходительность, в святое правило: "Живи и жить давай другим", но сейчас красный туман поплыл у меня перед глазами.

 - Я не могу бросить эту работу. Я считаю ее куда более важной, чем опыты с опсонином.

 Слышно было, как стоявший позади Смит вдруг глотнул слюну, его острый кадык задвигался, словно он смаковал лакомый кусок. Ашер выпрямился во весь рост, губы его стали тонкими, как проволока.

 - Вы на редкость наглый человек, Шеннон. Ваши дурные манеры, ваша одежда, совершенно непристойная для ученого, занимающего такое положение, возмутительная непочтительность, какую вы проявляете ко мне, - все говорит об этом. Я же привык иметь дело с джентльменами. До сих пор мне казалось, что при должном руководстве вы можете далеко пойти, и только потому я был к вам снисходителен. Однако, раз вам угодно вести себя по-хамски, мы будем действовать иначе. Если к понедельнику вы в письменном виде не извинитесь за это поистине непростительное поведение, я попрошу вас покинуть кафедру.

 Последовало мертвое молчание.

 Выждав некоторое время, Ашер вынул платок и вытер губы. Он увидел, что справился со мной, и тогда, по обыкновению, вспомнил о собственной выгоде:

 - Серьезно, Шеннон, ради вашего же блага советую вам взять себя в руки. Несмотря на все, что случилось, мне бы не хотелось расставаться с вами. А сейчас прошу меня извинить: я еще не был дома.

 И взмахнув, как матадор, своим плащом, он повернулся и вышел из комнаты. После его ухода Смит постоял еще с минуту, потом, тихонько насвистывая в свои косматые усы, направился к раковине Спенса и стал там что-то прибирать.

 Он, конечно, ждал, что я заговорю, и я, как дурак, попался в ловушку.

 - Ну-с, - с горечью заметил я, - вы, должно быть, считаете, что изрядно мне напакостили?

 - Вы ведь слышали, что сказал шеф, сэр.