² В 1942 году я жил в окрестностях Фритауна в доме на болоте, которое туземцы использовали как уборную, чем плодили бесчисленных мух. (Однажды, закрыв окна своей комнаты, я за две минуты убил полтораста штук). Я направил министру колонии требование построить для туземцев уборную, на что он ответил мне, что подобное требование должно пройти соответствующие инстанции, но так как в данном случае никаких инстанций не было, мне пришлось напомнить ему о замечании на этот счет мистера Черчилля. Я получил свою уборную и мог пометить в официальных документах, что после Китса «начертано водой» и мое имя.

Возрождение обряда: вынос из леса изготовленного по старинке гроба в форме человеческого тела. О тех днях помнит здесь лишь один человек — сын старого умельца. Вся эта процессия — насмешка над деревней: гроб сделан очень топорно. Руки, согнутые в локтях. Волосы на голове стянуты в два погребальных пучка. Лицо красного цвета. Группа колонистов, в том числе бургомистр с женой, фотографируют, восседая на трубчатых металлических стульях, вынесенных из дома скульптора. Мы привели из миссии старого священника — отца N. Священник — необычайный знаток indigenes ¹. Он произнес краткую речь, прежде чем началась эта надуманная церемония, единственная цель которой — приобретение музеем в Лео одного из таких гробов. Бьют барабаны, старухи танцуют с листьями, но так и напрашивается сравнение этой сцены с трубчатыми стульями и жужжанием любительской кинокамеры с подлинными обрядами и боем барабанов Никобоозу и Зигита в неосвоенных, глухих районах Либерии. Был лишь один правдивый момент, когда организатор этой церемонии и он же покупатель гроба (за две тысячи франков) захотел оставить гроб на ночь в деревне, а жители воспротивились — ведь это может накликать беду. Знатное лицо здешней округи– он походил на вождя, молодой красивый конголезец в элегантном европейском костюме, прибыло сюда вместе с дочерью, очаровательной девочкой, голова которой, словно короной, увенчана желтым шарфом. В ушах у девочки кольца, на ней европейское платье и ожерелье. Она восседала на стуле с достоинством молодой королевы, в то время как жены колонистов без умолку трещали, возились со своими фотоаппаратами, суетливо сновали взад–вперед.

Старый священник остался на обед. Веселый, занятный старик, но, когда поздно вечером мы везли его домой, он сетовал, что боится за Кок — чего только не натворят безработные и jeunesse ². Отвезли старика и зашли посидеть в одну из двух гостиниц ту, что поменьше (большая отталкивала нас желтыми фонарями, разрисованными, словно луна в детской книжке — совсем как человеческое лицо). Хорошенькие скромные девушки лет двадцати, крохотная мишень для метания незатейливых стрел. Тип у стойки бара надерзил Л. из‑за того, что тот предпочел ждать и только поманил официанта, вместо того чтобы его окликнуть: «Etes‑vous muet?» ³ Возвращаясь, видели свет в окнах fonctionnaire ⁴, который от страха не спит по ночам.

1 Туземцев (фр.).

2 Молодежь (фр.).

³ «Вы что, немой?» (фр.).

⁴ Чиновника (фр.).

9 февраля. Йонда.

Ночью грянул дождь.

Меня беспокоит моя книга. Возможно, для воссоздания обстановки мне следует обратиться к воспоминаниям о Мосамболахуне и Ганте в Либерии и моему приезду в те места.

Приезд X. должен задать тон, и, вероятно, здесь требуется, как выразился бы Л., нечто «посентиментальней», а не этот благоустроенный цветущий городок. Меня также заботят и участники хора: священники хороши для Европы, но не для миссии. В священнике–миссионере я ни разу не заметил ни наивности, которую мне хотелось бы видеть в некоторых из них, ни нетерпимости к человеческим слабостям, ни излишнего любопытства.