[…]

К вечеру воздух настолько пропитан влагой, что как бы растекается по коже, окутывая все тело пеленою дождя. Стемнело, и вместе с порывами ветра грянул дождь, правда не слишком сильный. Нам не повезло. Л. сказал, что за шесть лет он не припомнит и двадцати дней такой влажности и такого пекла. Ко мне пристал школьный учитель, пытаясь то так, то эдак сделать меня объектом своего рода духовного шантажа ¹. Я ответил ему, что я вовсе не знаток в делах веры — ему лучше было бы обратиться к священнику.

¹ Хотел бы напомнить, что я — не автор католических романов, но писатель, который для четырех–пяти своих книг избрал персонажей, разделяющих идеи католицизма. Тем не менее в течение ряда лет — особенно после появления романа «Суть дела» — ко мне постоянно обращаются люди за помощью в решении своих духовных проблем, помощью, оказать которую я совершенно не в состоянии. Среди них было даже несколько священников. То раздражение, которое у меня вызвал этот бедняга–учитель, мне остается приписать только жаре, а также тому, что я стал понемногу ощущать себя в шкуре Керри, человека, которого уже загнали в угол.

Во время обеда со священниками атмосфера гораздо легче — может, из‑за того, что я меньше робею и уже лучше схватываю бельгийский акцент.

5 февраля. Йонда.

Необычайно хмурый день. Солнце не возвестило о приходе утра, и многие опоздали на работу.

Я бреюсь, а мимо проходит рабочий в сандалиях, специально обрезанных для ног, на которых нет пальцев, и я уже на это обращаю внимание не более, чем на пение прокаженного, который сейчас красит наружную сторону моей двери. Этот калека с такой силой ступает на землю, что кажется, будто он утрамбовывает ее железным пестом.

До чего ж тягостно в первый день в совершенно чужом краю от одной мысли, что пройдут долгие недели, прежде чем вернешься к прежней привычной жизни; но вот прошло несколько дней скрепись, потерпи, и они пройдут), и ты уже выстроил привычное в самой сердцевине чужого. Обыденное становится удовольствием: после завтрака бреешься, пишешь письмо, а то и прочтешь статью в журнале, потом спускаешься к реке и там на старой посудине читаешь книгу, возвращаешься, еще одно письмо, книга, иногда — как, например, вчера — заглянешь в амбулаторию: у врачей в это время ленч; потом послеобеденный отдых, снова прогулка к реке, вечерняя рюмка виски, обед со священниками и в постель — еще один день промелькнул. Я чуть ли не расстроен, что сегодня заведенный порядок будет нарушен: ленч со священниками, поездка в Кок на piqure ¹ и чтобы похлопотать о путешествии в буш ², а затем в гости к губернатору.

1 Прививку (фр.).

² Некультивируемые земли, покрытые зарослями дикой растительности.

Смех африканцев; где в Европе услышишь, чтобы столько смеялись, сколько смеются эти больные проказой рабочие? Но верно и другое: видя, как они страдают от боли, испытываешь глубочайшее отчаяние. (Я вспоминаю моих носильщиков в Либерии, слуг в Сьерра–Леоне.) Жизнь — мгновенье. Смехом они обращают ее в вечность.

Вчера сценка в амбулатории: дети громко плакали, стоял невыносимый шум, врач позвал своего помощника, и тот скомандовал: «Прижмите детей к груди», команда, которая, по его словам, то и дело звучит во время мессы. Само собой, тут же воцарилась тишина.

Слишком пасмурно для прогулки. Ходил в главную амбулаторию и новую лабораторию, которая еще только строится. Л. показал мне сложный прибор для определения нервной чувствительности за 1/20000 секунды. Но что особенно его радует, это сравнительно дешевый прибор для измерения температуры кожи одновременно в двадцати точках. Похоже, что температура в области пятен выше температуры тела, и Л.