«Одной из особенностей африканского континента является замкнутая сеть пешеходных троп, которые есть повсюду. Это очень удобно для передвижения на небольшие расстояния, но сбивает с толку приезжего, который хочет пересечь страну из конца в конец. Он начинает всецело зависеть от проводников, которые могут намеренно или случайно повести его не той дорогой или просто парализовать его действия, отказываясь сопровождать его в пути… Ливингстона, как и многих других путешественников, выводили из себя дорого ему обходившиеся задержки в пути, вызванные тем, что вожди отказывались давать ему проводников. Плавая по рекам, он, конечно, уточнял карту с помощью секстанта, но этот прибор был неспособен показать, какая тропа от развилки ведет в поле, а какая — к ближайшей деревне; которая приводит к болоту, а которая — к переправе вброд».

Вот несколько записей, сделанных во время путешествия:

Рождество, 1866 г. «Вся моя еда — это немного грубой овсяной каши, почти безвкусной, которая заставляет меня мечтать о лучшей пище».

Январь, 1867 г. (заканчивался первый год великого путешествия). Сбежавшие носильщики украли «всю посуду, большой ящик с порохом, муку, купленную по высокой цене, которой должно было хватить до Чамбези, инструменты, два ружья и патронную сумку; но самой большой потерей была аптечка. Я чувствовал себя так, как будто бы мне вынесли смертный приговор, как бедному епископу Макензи».

Октябрь, 1867 г. «Болят суставы; головные боли; нет аппетита; мучает жажда».

Декабрь, 1867 г. «Я так устал от путешествий…»

Июль 1868 г. «Здесь мы сварили немного каши, и я прилег в стороне от костра, а гребцы и мои помощники — в середине, у огня. Вскоре я заснул, и мне снилось, что я снимаю роскошный номер в отеле Миварта».

5 июля 1872 г. (Стенли в это время уже не было). «Устал! Устал!» Но впереди еще было десять месяцев пути.

Все эти последние месяцы семилетней экспедиции Ливингстон и его спутники провели на земле прерии, унылой и иссушенной. Те остатки почвы, которые иногда встречались, прилипали к ногам, как пластырь. Однажды ночью выпало шесть дюймов осадков. Каноэ погрузились в воду и застряли в иле; палатки стали гнить, одежду не удавалось высушить. Иногда читателю дневников может показаться, что Ливингстон забыл о цели своего путешествия, которая заключалась не в том, чтобы выяснить предел человеческой выносливости, а в том, чтобы дойти до реки Луалаба и спуститься вниз по течению в надежде, что она приведет его к Нилу и его истокам (но даже это было только лишь средством для того, чтобы сделать Африку доступной для европейцев и способствовать расцвету торговли и уничтожению рабства). Он находился теперь как бы на земле Чайльд–Роланда: «В этом царстве воды и муравейников бродил лев, и его рычание раздавалось днем и ночью». Как далеко он был теперь от изящно вырезанных пальмовых листьев, живописных рек, величественных пальмирских пальм. Как Стивенсон, мучающийся над романом «Уир Гермистон», Ливингстон достиг вершины к моменту смерти.

Как это ни странно, эти два шотландца во многом похожи. Сквозь литературный лоск «Молитв из Ваилимы» просвечивает наивность веры, сходная с той, которая была у Ливингстона. Не от шотландского ли воспитания исходит это умение сожалеть без раскаяния, прощать себя и признавать свои слабости, умение вверить себя Богу? «За прощение и предупреждение наших грехов, за сокрытие нашего позора мы благословляем и благодарим Тебя, Господи».