«А если он прав, этот майоришка? — подумал я, чувствуя, как старается прапор, чтобы браслеты посильнее стянули мои запястья. — Если действительно много? Если я ошибся в расчетах, считая, что разберутся со мной уже через пару недель? Ошибся всего лишь лет эдак на двадцать».

— Давай, пшел! — Меня сильно пихнули в спину.

На двадцать лет?!! Мне стало страшно. По-настоящему страшно впервые за весь сегодняшний день.

— Пшёл быстро, сказал!

По настоящему страшно!!! Почему-то именно в этот момент — ни раньше, ни позже — я ощутил, что угодил в серьезнейший переплет.

Не шевельнуть ни рукой, ни ногой! Не вздохнуть! Не застонать!

Я сумел только открыть глаза. Я сумел лишь ощутить основательно отутюженным боком жесткую холодную поверхность нар, на которых валялся, свернувшись в позе зародыша. А еще я определил щекой, что нары, как ни странно, покрыты деревом. Значит, я уже в другой камере — не там, где живут два веселых бомжа. Хорошо бы вспомнить, а почему я не там? И что вообще произошло? Из-за чего я так расклеился, что ощущаю себя отбивной на столе мясника?

Прошло, наверное, миллион лет, прежде чем я сумел привести правую руку в движение и осторожно начал ощупывать себе бока. Сначала ребра, пытаясь определить, сколько сломано. Кажется, ни одного. Потом — почки. Та-а-ак, вроде бы опущения нет, но кровью, возможно, недельку пописать придется. Что же, пора привыкать. Печень… селезенка… плечевые суставы… Я вздохнул с облегчением, когда пришел к выводу, что внутренних повреждений нет. Вроде бы нет. Только ушибы. Ушиб на ушибе. Все мое тело — сплошной ушиб. А от этого я не подохну.

И сразу мне стало заметно легче. Я смог даже негромко выругаться сквозь зубы. Мне удалось лаже приподнять голову и осмотреться.

Камера, освещенная желтым светом пыльного дежурного фонаря, оказалась совершенно пустой. Ни грязных бомжей, ни злобных афганцев. Ни вонючей параши… Вернее, параша стояла на положенном месте, но по сравнению с той, что мне довелось наблюдать в прежней камере, казалась просто медицинским стерилизатором. К тому же с подобранной по размерам крышкой.

В проходе к стене был привинчен небольшой — даже меньше, чем в поезде — плохо окрашенный железный стол, сделанный в монолите с двумя, железными же табуретами. Небольшие нары — по размерам тоже примерно как полка в поезде — были действительно обшиты досками.

Если к тому же на металлическом столике стояла бы кружка с водой, то жизнь здесь вообще показалась бы медом. Мне очень хотелось пить. Ужасно хотелось пить! Глотка пересохла настолько, что ее даже саднило, как при ангине. Но плестись к двери, колотить в нее кулаком, вызывать вертухаев и наивно просить у них напиться я не стал. Во-первых, потому что совершенно не было на это сил. Во-вторых, потому что не без основания полагал, что напоят меня еще одним ударом по почкам. А потом еще попинают ногами. Нет уж, ну их всех, мусоров, на три буквы!

Я снова свернулся калачиком и постарался припомнить, что же меня привело в эту одиночную «камеру-VIP». Только то, что менты, отметелив меня так сильно, что я потерял сознание, постеснялись возвращать меня, неподъемного, в общую камеру? А в тот момент как раз пустовала эта? Хм, такой вариант имеет право на жизнь.

Но есть и другой. Я даже похолодел, когда он пришел мне в голову! Я даже на время забыл про свои болячки!

А что, если это — улучшение режима содержания (или как это там у них называется)? А что, если накануне, намяв мне бока, от меня сумели добиться каких-нибудь показаний? Какого-нибудь наговора? Что, если сломили меня? Ведь мусора в этом деле непревзойденные доки.