— Я верю. — Антону было так легко и приятно от этого состоявшегося, наконец, разговора, как будто он после мороза погрузился в теплую ванну. — Честное слово, верю.

— Могу какую хочешь клятву дать! Самую смертельную!.. Только нет таких, все какая-то кислятина: ей-богу, чтоб мне туда да растуда… Не знаешь, как по-испански «честное слово»?

— Нет.

— Узнай. Оба выучим. Все-таки звучней… А ничего у Леонида Николаевича бабенка: и фигурка, и по-испански чешет, и вообще…

Антона вдруг прямо подкинуло. Он сел, вытаращил глаза и прохрипел:

— Ты что, спятил — так орешь?.. Они вон на бревнах, услышат.

— Не услышат.

— Не услышат! Салабонище горластый!.. Какая же она бабенка? Она… Давай не будем об этом, я не люблю. — Антон смешался, чувствуя, как щеки его начинают гореть и как огонь этот перекидывается на шею и грудь. «Что это? Что это?» — мелькало в голове, а руки, подрагивая, сами совались зачем-то в изголовье и ворошили стружки.

— Тебе тесно? — спросил Салабон и чуть подвинулся.

— Нет, нет, лежи… Что-то жарковато. — Антон откинул одеяло и улегся, отвернувшись от Гошки.

— Когда я вижу вот такую… ну, женщину, я всегда думаю: «Хоть бы мне такая же досталась!» А то какая-нибудь дура попадется!..

— Давай, Гош, спать.

— Давай. А вообще, я не бабник.

Антон прямо насильно зажмурил глаза, но едва ослабил, они мигом распахнулись и уставились в небо.

Луна была огромная, сильная и холодная, с легкими тенями, словно контурная карта. Длинное облако уже надвинулось на нее, но не заслонило, будто облако плыло по ту сторону луны… То ли от холодного лунного света, то ли оттого, что странная вспышка улеглась в нем, Антону стало прохладно. Он натянул на себя одеяло и спросил:

— Мы не замерзнем?

— Под одеялом-то и под крышей? — отозвался Гошка без тени сонливости в голосе. — Я вчера вон в огороде спал, в меже, правда, на дядькиной старой шубе, зато под звездами… Знаешь, сколько планет на небе? Миллион! И все вокруг Солнца вертятся.

— Вокруг Солнца вертятся только девять.

— Как девять? А где остальные?

— В нашей солнечной системе только девять планет.

— А ты откуда знаешь?

— Занимаюсь в астрономическом кружке.

— Да?.. Хм, маловато что-то, девять, — недовольно сказал Гошка.

Антон опять посмотрел на луну и на облако. И вдруг эта обычная луна и обычное облако превратилось в одно, совсем новое существо — в птичью голову, с грубыми перьями на затылке, с немигающим мертвым глазом, с толстым тяжелым клювом, жадно раскрытым.

— Археоптерикс, — прошептал пораженно Антон. — Ну, вылитый археоптерикс.

— Что?

— Облако похоже на древнюю зубастую птицу.

— Птицу… Скоро и мы, как птички… — Салабон поднял руку. — Надо как-то назвать наш вертик.

— А как тот называли?

— Какой тот?.. A-а, да мы его второпях никак не назвали. А этот надо. И вообще надо поторапливаться да скорей на небо перебираться.

— Это в каком смысле? — Антон улыбнулся.

— В каком — взлетать! Не собираюсь же я помирать.

— А кто его знает. Взовьемся метров на сто, а редуктор — крряк! И мы — бряк!

— Шиш! Вертолеты не брякаются. Они плавно садятся, если мотор сдает — винты в обратную сторону начинают вертеться.