— Я разговаривала с Линдой, — начала Мона. — Ее не было на пароме.

 Валландеру потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о чем идет речь.

 — Ты имеешь в виду паром, который затонул?

 — А что же еще? В катастрофе погибли сотни людей, конечно, я позвонила дочери, узнать, все ли у нее в порядке.

 — Ты права. Извини, я сейчас туго соображаю. Дело в том, что я болен, меня все время рвет. Какая-то желудочная инфекция. Давай поговорим в другой раз.

 — Я позвонила, просто чтобы тебя успокоить, — сказала Мона.

 Разговор закончился. Валландер вернулся в кровать.

 Несколько мгновений он думал про Хольгера Эриксона. Про паром, который, оказывается, затонул ночью.

 У Валландера был жар, и скоро он впал в забытье.

 А потом и дождь прекратился.

 

 

 

 4

 

 Через несколько часов он начал грызть ремни.

 Ему казалось, что он сходит с ума. Видно ничего не было: глаза закрывала плотная темная повязка. Слышать он тоже не мог. Уши чем-то заткнули, и затычки давили на барабанные перепонки. Но звук все равно шел. Изнутри него самого. В ушах шумело, и шум этот рвался наружу. Однако страшнее всего была вынужденная неподвижность. Неподвижность сводила его с ума. Он представлял себе, что падает, хотя знал, что лежит на спине. От бесконечного падения кружилась голова. Начались галлюцинации, а значит, начинает разрушаться его личность. Безумие разъединяло его сознание и тело, они уже не подчинялись ему.

 А он хотел вернуться к действительности. Отчаянно заставлял себя думать. Старался сохранить разум и спокойствие, чтобы разобраться в происшедшем. Почему он связан? Где находится? Чтобы не поддаваться панике и сопротивляться безумию, он придумал следить за временем. Считал часы и минуты, заставляя себя заниматься делом, у которого не было начала и не предвиделось конца. Откуда начинать отсчет? Он очнулся в полной темноте: с повязкой на глазах, связанный по рукам и ногам, не зная, где он и как сюда попал. Словно вернулся из небытия. Именно тогда где-то внутри него впервые зашевелилось безумие. Несколько мгновений он пытался не поддаваться панике и рассуждать здраво, отчаянно цепляясь за любые ощущения, которые могли помочь ему понять происходящее.

 Ведь кое-что все-таки было.

 Например, то, на чем он лежал. Оно было в действительности. Он чувствовал спиной, что лежит на чем-то жестком. Под левым бедром рубашка задралась, и тело касалось опоры. Она была шершавой. Попробовав пошевелиться, он поцарапал себе кожу. Он лежал на цементном полу. Почему? Как он попал сюда? Он мысленно вернулся к той, нормальной жизни и попытался восстановить события, которые предшествовали внезапно обрушившейся на него темноте. Тут сразу начались неясности. Что с ним происходило, он знал. Но одновременно не знал. В ужасе он пытался различить, где заканчивалась реальность и начиналась игра воображения, и не мог. Тогда он принимался плакать. Сильно, взахлеб, но недолго — его ведь никто не слышал. А он никогда не плакал в одиночестве. Есть люди, которые плачут, только когда их никто не слышит. Он таким не был.

 Ну а в том, что его никто не услышит, он нисколько не сомневался. Он не знал, где находится, не знал, что еще, кроме ужасного цементного пола, есть там, куда он попал, но точно знал, что рядом никого нет.

 За пеленой подступавшего безумия сохранилась память о происшедших с ним событиях. Все остальное у него отняли: и собственное «я», и даже брюки.

 Был вечер накануне его отъезда в Найроби.