|
И стоит около пятнадцати тысяч евро, думаю я, не поспевая следить за разговором на французском с продавщицей. Ничего настолько дорогого я никогда еще не носила. – Вот так-то лучше, – говорит Кристиан. – Лучше? – шепчу я, глядя в его сияющие серые глаза. Худая как палка, продавщица стоит в сторонке и наблюдает за нами завистливо и с откровенным неодобрением. – Ну, ты же знаешь почему, – неопределенно говорит Кристиан. – Мне это не надо. Я трясу рукой. Браслет сползает и в какой-то момент попадает под струящиеся через витрину солнечные лучи. Отраженные бриллиантами, по стенам прыгают маленькие сияю-щие радуги. – Мне надо, – на полном серьезе говорит Кристиан. Зачем? Зачем ему это надо? Чувствует вину и хочет загладить? Вину за что? За эти от-метины от наручников? За свою биологическую мать? За то, что не доверился мне? Ох уж эти Оттенки! – Нет, Кристиан. Тебе это тоже не надо. Ты и так много чего мне подарил. Волшебный медовый месяц – Лондон, Париж, Лазурный берег… и самого себя, – шепотом добавляю я, и у него влажнеют глаза. – Мне так повезло. – Нет, Анастейша, это мне повезло. – Спасибо. – Я приподнимаюсь на цыпочках, обнимаю его шею и целую – не за брас-лет, а за то, что он – мой. В машине он снова уходит в себя, смотрит в окно на ярко-желтые подсолнухи, нето-ропливо покачивающие головами в ласковом послеполуденном солнце. За рулем кто-то из близнецов, по-моему, Гастон, Тейлор сидит рядом с ним. Кристиан о чем-то размышляет. Я наклоняюсь, беру его руку, легонько пожимаю. Он поворачивается, смотрит на меня, потом убирает мою руку и поглаживает меня по колену. На мне короткая бело-голубая юбка и уз-кая, обтягивающая блузка без рукавов. На мгновение Кристиан останавливается в нереши-тельности, и я не знаю, куда двинется его рука дальше – вверх, по моему бедру, или вниз, по голени. Я замираю в предвкушении его нежных прикосновений. Что он сделает? Кристиан выбирает второе и вдруг хватает меня за лодыжку и подтягивает мою ногу себе на колено. Я поворачиваюсь к нему. – Мне нужна и вторая. Ой! Зачем? Я нервно оглядываюсь на Тейлора и Гастона – их, похоже, интересует только дорога, – кладу ему на колени вторую ногу. Кристиан дотягивается до какой-то кнопки на дверце, нажимает, и из панели перед нами выдвигается тонированный экран. Еще несколько секунд, и мы остаемся наедине. Ух ты! Теперь понятно, почему здесь такой просторный салон. – Хочу смотреть на твои лодыжки, – негромко объясняет Кристиан. Во взгляде беспо-койство. Что теперь? Что его тревожит? Отметины от наручников? Я-то думала, что с этим мы разобрались. Если какие-то следы и остались, то их закрывают ремешки сандалий. Ни-чего такого я утром вроде бы не заметила. Он медленно проводит большим пальцем по подъему. Щекотно. Я ерзаю. Он довольно улыбается, ловко развязывает ремешок и тут же мрачнеет, увидев темно-красные полоски. – Уже не больно, – шепчу я. Кристиан смотрит на меня, и лицо у него печальное, а рот складывается в жесткую линию. Он кивает, словно показывая, что верит мне на слово. Я торопливо трясу ногой, и сандалия падает на пол. Но поздно: Кристиан снова ушел в себя, в какие-то свои невеселые мысли, и смотрит в окно, хотя и продолжает рассеянно поглажи-вать мою ногу. – Эй, ты чего ожидал? – негромко спрашиваю я. Он поворачивается. Пожимает плечами. – Не думал, что буду чувствовать себя вот так, увидев эти отметины. – Что? То немно-гословный, скрытный, то вдруг открытый, откровенный. |
