(О трупе и о том, как я убил человека с топором, я решил умолчать.) – Мне самой приходилось драться – из трех бойцов остался один, это ясно. Давай дальше.

– Хильдегрин и был тем спутником Водалуса – это все. Встреть мы его раньше, я бы хоть представлял себе, отчего гиппарх Серпентрион может желать моей смерти, и, кстати, зачем кому‑либо украдкой подбрасывать мне эту записку. Как мы с шатленой Теклой смеялись над всеми этими шпионами, интригами, плащами, кинжалами, потерянными наследниками… Агия, что с тобой?

– Я тебе отвратительна? Неужели я настолько уродлива?

– Нет, ты прекрасна, только сейчас, похоже, чувствуешь себя неважно. Наверное, не стоит тебе столько пить.

– Вот!

Быстрым движением Агия сбросила свое переливчатое платье, упавшее к ее пыльным, смуглым ногам грудой драгоценных камней. Утром, в соборе Пелерин, я уже видел ее нагой, но теперь (из‑за вина ли, выпитого нами; оттого ли, что свет в харчевне был ярче или наоборот; потому ли, что утром Агия, напуганная и смущенная, закрывала руками груди и плотно сжимала бедра) меня влекло к ней куда сильнее. Желание сковало разум и язык; я прижал ее к себе…

– Северьян, подожди! Что бы ты обо мне ни думал, я не шлюха, но все же попрошу за любовь кое‑что.

– Что же?

– Обещай, что не станешь читать эту записку. Брось ее в жаровню.

Я разжал объятья, поднялся и отступил на шаг. В глазах ее мигом – точно травинки, проросшие меж валунов – появились слезы.

– Видел бы ты сам, Северьян, как смотришь на меня сейчас! Нет, я не знаю, о чем в ней написано. Просто… Ты никогда не слышал о том, что некоторые женщины обладают сверхъестественным даром предвидения? Знают то, о чем, казалось бы, никак не могли узнать?

Желание мое угасло почти без остатка. Я был испуган и зол, хотя сам не понимал, отчего.

– В Цитадели была гильдия таких женщин, и они считались нашими сестрами. Но ты не похожа на них ни лицом, ни телом.

– Я знаю. Но именно поэтому – послушай моего совета! Ни разу в жизни у меня не бывало прозрений; это – первое! Разве ты не понимаешь, что именно поэтому оно должно быть необычайно правдиво и важно – настолько, что им никак нельзя пренебречь? Сожги эту записку!

– Кто‑то подбросил ее, пытаясь о чем‑то предупредить меня, а ты не хочешь, чтобы я ее видел… Я спрашивал тебя, не твой ли любовник этот Серпентрион, и ты сказала, что – нет. И я тебе поверил…

Агия раскрыла было рот, но я жестом велел ей замолчать.

– Верю и сейчас. Судя по тону, ты говоришь правду, но все же каким‑то образом хочешь предать меня. Скажи же, что это не так. Скажи, что действуешь лишь ради моих интересов.

– Северьян…

– Скажи.

– Северьян, мы – всего день, как знакомы! Я совсем не знаю тебя, и ты совсем не знаешь меня – так чего же ты хочешь? Ты, можно сказать, впервые покинул стены своей гильдии, и я время от времени старалась помочь тебе. Хочу помочь тебе и сейчас.

– Оденься.

Я вытащил записку из‑под края подноса. Агия бросилась ко мне, но я легко удержал ее и одной рукой. Записка, видимо, была кое‑как нацарапана вороньим пером – я разобрал лишь несколько слов.

– Отчего я не отвлекла тебя и не бросила ее в огонь? Северьян, пусти меня…

– Стой смирно!

– Еще на прошлой неделе у меня был кинжал – мизерикордия с рукоятью из слоновой кости. Нам нечего было есть, и Агилюс заложил его. Будь он при мне сейчас, я зарезала бы тебя!

– Он остался бы в твоем платье, которое сейчас лежит вон там, на полу.

Я оттолкнул Агию, и она (вина в ее желудке было достаточно, посему – не только от силы толчка), пошатнувшись, рухнула в кресло.