|
Притаившись, словно вор, он напряг слух в надежде услышать плачь ребенка. После некоторого колебания Яков, наконец, решился постучать в дверь. Ведь не мог же он слоняться здесь целую нее. Он нажал на щеколду, и дверь отворилась. При свете луны он увидел две кровати и две колыбели. Мужчина пробормотал что-то, женщина проснулась, заплакал ребенок. Мужчина сердито спросил:
— Кто это там? — Извините, это я, Яков, отец ребенка… Наступила напряженная тишина. Даже ребенок перестал плакать. — Боже мой! — воскликнула женщина. — Вас выпустили из тюрьмы? — спросил мужчина. — Я сбежал. Я пришел за ребенком. Некоторое время все молчали. Потом женщина сказала: — Горе мне, как вы возьмете среди ночи такую крошку? Малютку нельзя трогать. Любой ветерок и… — У меня нет выхода. Я должен сейчас же уходить. Эти злодеи разыскивают меня… — Засвети огонь! — сказала жена мужу. — Еще придерутся к нам. Поговаривают, что помещик хочет забрать ребенка к себе… Упаси боже, чего только люди не творят!… — Без разрешения общины я ребенка не отдам, — заявил мужчина. — Община дала его мне, и община пускай заберет. Я не обязан страдать из-за чужих детей… — За труды я вам заплачу. Вот злотый. — Речь идет не о трудах… Женщина накинула на себя платье. Она подошла к печке и стала раздувать тлеющие угли, залегла от них фитилек в плошке. Бледный свет упал на небеленые стены и на закопченный потолок. На двух скамьях — мясной и молочной, стояли горшки и миски. В квашне, накрытой тряпьем, бродило тесто… Повсюду валялись пеленки, мочалки, стоял ушат с помоями, а неподалеку, возле кроватей — ночной горшок. В одной из люлек лежал ребенок постарше — тот, который только что плакал. Теперь он снова уснул. Во второй люльке, накрытой грязной подушкой, Яков увидел своего сына, — крохотного человечка, красного, с большим черепом, без волос, с бледными веками. Древняя печаль покоилась на личике, усталость тяжело больного, как у матери перед агонией. Над бледным носиком, неоформившимся лбом, губами, которые чуть шевелились, витала тайна — неземная, подобная смерти… Якову стало жутко. Его душили слезы. Только теперь до него в полной мере дошло, что у него есть сын. Женщина встала по другую сторону люльки. — Куда вы денетесь с таким птенцом? — Все равно, что убить человека, — отозвался муж из постели. Он наполовину лежал, наполовину сидел, в запятнанном талес-котн, и ермолке, покрытой перьями. На бороде и пейсах висели пушинки. В его черных глазах можно было прочесть мужскую разочарованность.
Яков прекрасно знал, что муж и жена правы, во он понимал также, что если не возьмет ребенка сейчас, он его больше никогда в глаза не увидит. Он вспомнил свой сон и слова Сарры и решил покончить с колебаниями. — Я буду с ним осторожен. Ночь теплая… — Не так уж тепло. Под утро свежеет… — Не хочу своего сына отдавать помещику! — вырвалось у Якова. Стало тихо. На такой довод, видно, ответа не было. Яков положил на стол злотый. — Это за ваши труды. Я дал бы больше, но у меня все разворовали. Даже домашнюю утварь — Все знаю, все знаю. Погребальное общество нагрело руки. Думали, что вы уже, упаси Боже, никогда не вернетесь… — Все тащили кроме нас, — сказал муж, — хватали, что могли… кому не лень… — Вынули деньги из сенника… Сразу после Иом Кипура… — Моя мать, царство ей небесное, бывало, говорила: "Не фастай ай не ганвай". |
