|
Произошло это в одно мгновение, а не постепенно, как это бывает обычно в час восхода. Словно вспыхнул свет потустороннего мира. Но нет, это было солнце. Все птицы запели, защебетали разом. Стволы сосен воспламенились. Где-то вдалеке, в проеме деревьев пылало зарево. До Якова не сразу дошло, что пламя это — солнце. Он взглянул на дитя. Оно дышало. Он присел в поднес к губам младенца бутылочку с молоком. Сначала он поморщился, не желая ничего другого кроме груди, но вот стал сосать. Впервые за долгие недели Яков ощутил радость. Он еще не все потерял! У него остался сын Сарры! Только бы ему добраться до Вислы! Только бы переправиться паромом на другой берег! А там уж найдется кто-нибудь, кто накормит его сына… Тут же он решил, что назовет его Вениамином. Ведь малютка, как Вениамин, явился сыном печали.
Прошло немного времени, и Яков еще издали увидел пески над Вислой. Значит, он не сбился с пути. Все время он шел в сторону реки. Когда он вышел из леса, то парома не увидел, но угадал, куда следует идти. Река отсвечивала наполовину черным, наполовину багряным светом. Крупная птица летела вдоль реки. Временами она опускалась так низко, что краями крыльев задевала поверхность воды. Начинался новый день, новый рассвет, такой свежий и ясный, как во времена сотворения мира. Зеркальность реки, ее чистота и свет как бы перечеркнули все ужасы ночи, все мрачные мысли Якова. Даже смерть перед этой лучезарностью казалась вымыслом злого воображения. Ни небо, ни река, ни пески не были мертвы. Все живет — земля, солнце, каждый неодушевленный предмет. Великой жестокостью является вовсе не смерть, а муки. Какое место занимают они в творении Божьем? Могут ли солнце, пески или Висла страдать? Яков остановился и вгляделся в ребенка. Неужели он уже страдает? Да, на детском личике уже видны были следы мук. Но то еще не могло быть его страданиями. Якову представилось, что младенец страдает за другие, прежние поколения. А может — за будущие. Казалось, дитя пытается разрешить загадку блуждания душ во времени, когда его еще не было здесь, в этом мире. Над высоким лбом витали думы. Личико морщилось. Губки что-то вычисляли. — Он еще не здесь, не здесь, — говорил себе Яков — у него еще счеты с какой-то иной формой прежнего его существования… Яков забормотал: "… И когда я пришел из Паддана, умерла у меня Рахиль в земле Ханаанской, до дороге, не дойдя до Евфрата…" Его также зовут Иаковом. И у него на чужбине умерла любимая женщина, дочь язычника. Ее также похоронили, можно сказать, на дороге. У него тоже остался ребенок… Он тоже пересекает реку, имея лишь посох в руке… За ним также гонится Исав… Все осталось как было: древняя любовь, древняя боль. Возможно, пройдут еще четыре тысячи лет, и где-нибудь вдоль другой реки будет шагать другой Яков, у которого умрет другая Рахиль. Или, кто знает? — Может быть, это все тот же Иаков и все та же Рахиль?… Но избавление все же должно придти! Вечно так продолжаться не может… Яков воздел взор к небу. Веди, Боже, веди! Это Твой мир…
Часть третья. Возвращение
1
Прошло около двадцати лет. Пилица разрослась, стала городом. Помещика Пилицкого и жены его Терезы давно уже не было в живых. Город принадлежал сыну одного из его кредиторов, который, выиграв долголетний судебный процесс, получил поместье. Пилицкий осуществил то, что постоянно грозил сделать — повесился. Сразу после его смерти вдова его пустилась в авантюру с каким-то обедневшим шляхтичем, отдав ему последнее. Но в один прекрасный день тот сбежал. Тереза впала в меланхолию, заперлась в своем замке на мансарде, и с тех пор больше нигде не появлялась. Она стала больной и тощей. Все ее родственницы-приживалки разбежались. Новый помещик, хозяйничавший теперь в поместье, послал людей, чтобы выгнать вдову из замка, но ее нашли мертвую, окруженную кошками. |
