— Боже всемогущий! — прошептал я, узрев человека, бывшего когда-то моим солдатом, а сейчас стоявшего с омертвевшим взглядом и в испачканных запекшейся кровью лохмотьях.

— Но послушайте, Элиот, — в крайнем ужасе произнес я, — неужели мы ничем не можем ему помочь?

Взгляд проницательных глаз Элиота выдавал всю глубину его отчаяния.

— Сожалею, капитан… Пока я ничего не могу сделать. Эта болезнь оказалась более ужасной, чем я мог себе представить. — Лицо его внезапно помрачнело. — Выбросьте его из головы, капитан. Он уже не ваш солдат. И ни в коем случае не приближайтесь к нему, ибо я подозреваю, что укус, даже царапина, могут оказаться смертельны.

Я снова взглянул на Комптона. Совершенно верно, от прежнего рядового не осталось ничего, ничего! Комптон теперь мертв для нас. Но не успел я подумать это, как увидел, что он начал меняться, и это не было изменением к лучшему. Лицо Комптона исказила гримаса, зубы оскалились, в глазах заблестела полоумная дикость. Он застонал так же, как стонала вся толпа. Что бы это могло означать или предвещать?

Музыка дошла до высот неистовства, а толпу, казалось, охватила яростная лихорадка. И тогда, прорезав всеобщий гомон стонов, раздался ужасный крик. Надеюсь, мне никогда не доведется услышать ничего подобного, ибо вопль этот проник мне в кровь и заморозил всю душу. Толпа затихла, но было видно, что в глазах собравшихся здесь горит голод. Вновь вопль разорвал тишину ночи, на этот раз неподалеку от нас. Медленно толпа начала расступаться. Ритм табла зазвучал быстрее… еще быстрее.

Из темноты выступила процессия — ряд изможденных людей, скованных друг с другом цепями и связанных веревками. Процессию вели двое мужчин в русских мундирах, с лицами столь же мертвенными, как у Комптона. У одного из них в животе зияла рана от пули, и я узнал в нем солдата, которого мы уложили на Калибарском перевале и оставили валяться среди прочих трупов. Но он выжил и сейчас вел людей, которые некогда были его боевыми товарищами. Один из пленников что-то закричал по-русски, и до меня дошло, что это он вопил раньше. Сейчас его охватило еще более глубокое отчаяние, но что могло вызвать у него такой страх? Охранник ударил русского по лицу — бедняга, зарыдав, умолк, и над гнетущей сценой воцарилась тишина. Процессия остановилась у статуи Кали. Я внимательно рассмотрел ряды пленников. Русские и горцы вперемешку — мужчины, женщины, даже ребенок лет семи-восьми.

— Сэр, — прошептал старший сержант. — Смотрите, там, позади всех…

Я взглянул и выругался про себя, ибо увидел солдат, которых оставил охранять Калибарский перевал. Их связали шея к шее, как скот. Один из них посмотрел на Комптона, но на лице того не отразилось ничего, кроме вырождения и жадности.

И тут в моей голове раздался шепчущий женский голос. Чертовщина какая-то! Сейчас я готов думать, что это была игра моего воображения, но Элиот и Кафф заявили потом, что и они слышали этот напевный голос, слова, произносимые тем же мелодичным тоном. Что это было? Как случилось, что все мы услышали одно и то же? Я ничего не хочу сказать, но любой служивший в Индии солдат честно

признает, что раз-другой ему довелось испытать то, чего никак нельзя понять. Шепчущий голос был одним из подобных необъяснимых явлений. Я привык считать себя уравновешенным человеком и надеюсь, что читатель не отнесет меня к шарлатанам или сумасшедшим. Однако (какое ужасное слово!) полагаю, что мы столкнулись с какой-то колдуньей, способной читать мысли. Она без труда проникла в наши разумы, ее напевный голос был одной из самых приятных слышанных мною мелодий, и я почувствовал, что тело мое окаменело. Словно в тумане мне подумалось, что нам надо быстренько сматываться, поскольку у меня возникло предчувствие, что голос этот обнаружил нас, и я боялся, что укрытие наше раскрыто.