Вот и все. Но ему показалось, что он очутился в чужой, незнакомой стране, не в Коссетее, а в чужом и хрупком мире. Он все шел, настороженный, чуткий, рассеянный. Сосредоточиться, думать, говорить он не мог, он был не в силах ни сделать лишнее движение, ни изменить размеренный шаг. Даже лицо ее вспоминалось ему смутно. Но двигался он в ее орбите, в мире, далеком от реальности. И чувство, что каким-то образом они познакомились, что знакомство состоялось, стало мучить его, как бред. Почему он так в этом уверен? Где доказательства? Сомнение его было безбрежным, как море, раскинувшееся во всей своей гибельной пустоте. А в глубине души таилось желание увериться, поверить, что они знакомы.

Последующие несколько дней он находился все в том же состоянии. А потом оно стало рассеиваться, как туман, в котором появляются очертания реальности, скучной и пустой повседневности. Он был особенно бережен с людьми и животными, но испытывал ужас при мысли о том, что в душе его может опять поселиться глухая безнадежность.

Спустя еще несколько дней, когда после ужина он стоял, грея спину у камина, он увидел в окно проходившую мимо ту самую женщину. Ему хотелось убедиться, что и она его помнит, знает о нем. Хотелось, чтобы эта их связь нашла выражение в словах. И он все стоял, жадно разглядывая ее, провожая взглядом ее удалявшуюся по дороге фигуру Он обратился к Тилли:

— Кто это может быть такая? — спросил он.

Тилли, косая сорокалетняя женщина, обожавшая его, с готовностью бросилась к окну. Она была рада, что он обратился к ней и что она может хоть чем-то ему угодить. Она вытянула голову над короткой занавеской, тугой узел ее черных волос жалко подрагивал, пока она суетилась у окна.

— Ах, ну да… — Поднявши голову, она вперила в него косой проницательный взгляд своих карих глаз. — Да знаете вы ее прекрасно… Это та самая, из дома викария, ну… знаете…

— Да откуда же мне знать-то, глупая курица! — вспылил он.

Тилли покраснела, втянула голову в плечи, и острый взгляд косых глаз выразил нечто вроде упрека.

— Как «откуда», если это его новая экономка!

— Ну, а дальше?

— Что «дальше»?

— Сказать «экономка» — это все равно что сказать «женщина», не так ли? Известно же про нее еще что-нибудь! Кто она? Есть у нее фамилия?

— Если и есть, мне ее не докладывали, — парировала Тилли, не желавшая пасовать перед мальчишкой, так нежданно превратившимся в мужчину.

— Ну, как ее зовут? — спросил он помягче.

— Вот уж не скажу вам точно, — с достоинством ответила Тилли.

— И все, что тебе удалось узнать, это что она служит экономкой в доме у викария?

— Да называли мне ее имя, только, убей меня, не вспомню его сейчас!

— На что же тебе, бестолочь, дубина стоеросовая, голова дана, а?

— На то же, что и остальным, — ответила Тилли, которая обожала перепалки, когда он честил ее почем зря и как только не обзывал.

После этого оба успокоились, и наступила пауза.

— Наверное, и никто бы не запомнил, так я думаю, — бросила пробный шар служанка.

— Чего «не запомнил»?

— Да как звать ее!

— Почему же?

— Она издалека приехала, из чужих краев, кажется.

— Кто тебе сказал?

— Уж сказали. А больше я ничего не знаю.

— Откуда же она приехала, как ты слышала?

— Не знаю я. Говорили, что она родом из Польши, не знаю, правда или нет, — затараторила Тилли, понимая, что тут же ее прервут расспросами.

— Родом из Польши? Да почему из Польши-то? Кто это придумал такую дичь?

— Так говорят, а мое дело маленькое.