— Ну, теперь вы понимаете, сэр, почему он пропустил школу, — сказала женщина, повернувшись к мистеру Харби.

— О да, — грубо и небрежно бросил он.

Урсуле неприятна была эта грубая мужская победа. И женщина тоже была ей крайне неприятна. Неприятным казалось все.

— Так что постарайтесь помнить, сэр, что сердце у него слабое. И такие вещи действительно у него на здоровье отражаются.

— Да, — обронил директор. — Я прослежу.

— Я знаю, что он мальчик непослушный. — Женщина обращалась теперь исключительно к директору. — Но я просила бы вас если и наказывать его, то без побоев — здоровье-то у него и вправду слабое.

Урсула начинала тихо беситься. Харби стоял теперь гордый и недосягаемый, а женщина все лезла к нему, противно уговаривая, вымаливая слова, пытаясь ухватить, поймать, как ловят руками форель.

— Я и пришла только для того, чтобы объяснить, почему его утром в школе не было. Теперь вы знаете.

Она протянула руку. Он взял ее небрежно и тут же отпустил, сердитый, удивленный.

— До свидания, — сказала она, жалко протягивая Урсуле руку в перчатке. Она не выглядела обиженной, и манера держаться у нее была вкрадчивая — неприятная, но весьма действенная.

— До свидания, мистер Харби, и благодарю вас.

Фигура в сером костюме и фиолетовой шляпке удалялась по школьному двору со странной неторопливостью. Урсуле почему-то было и жалко женщину, и противно. Содрогаясь от отвращения, она вернулась в класс.

На следующее утро Уильямс явился в школу, немного бледнее обычного, очень аккуратный и красиво одетый в свой матросский костюм. С легкой улыбкой он поглядывал на Урсулу — хитрый, раболепный, готовый исполнять любые ее приказы. Было в нем что-то вызывающее содрогание. Неприятна была даже мысль, что руки ее прикасались к нему. На большой перемене у ворот она заметила его брата — паренька лет пятнадцати, высокого, тощего, бледного. Он поклонился ей, по-джентльменски приподняв шляпу. Но и в нем было что-то раболепное и в то же время коварное.

— Кто это? — спросила Урсула.

— Уильямс-старший, — резко ответила Вайолет Харби. — А она тоже вчера заявлялась, да?

— Да.

— Ну и ни к чему. Скандалить-то ей духу не хватает.

Скандалы и грубость были не по душе Урсуле. Но мысль о них чем-то привлекала ее. Как мерзко было все происходящее! Ей было жаль эту странную женщину с ее неторопливой походкой и хитрыми, коварными сыновьями. Уильямс из ее класса в чем-то просчитался. Гадость все это!

И война продолжалась, ввергая ее в дикую тоску. Чтобы утвердиться, ей надо было сломить и подчинить себе еще нескольких мальчишек. А еще мистер Харби, ненавидевший ее так, как если б она была мужчиной. Теперь она знала, что справиться с хулиганами, вознамерившимися играть с ней в кошки-мышки, она может только поркой. Мистер Харби, если только это было возможно, пороть ее учеников избегал. Потому что он ненавидел эту учительницу — наглую, надутую девчонку, мнящую себя независимой.

— Ну, Райт, чем ты проштрафился на этот раз? — добродушно обращался он к парнишке-пятикласснику, присланному к нему для наказания. Он медлил, заставляя того переминаться с ноги на ногу.

Так что Урсула больше не прибегала к его помощи, а рассердившись, хватала свой прут и стегала обидчика по рукам, голове и ушам. И постепенно они стали бояться учительницу и в классе установился порядок.

Но ей это стоило многих душевных терзаний. Казалось, что душа ее, побывав в огне, лишилась какой-то части своих чувствительных волокон. Ей, Урсуле, которой ненавистна была сама мысль о физических страданиях, приходилось драться, бить вопреки природным своим склонностям.