— Чего ты так смеялась, а, Анна? — спросил Фред, едва они вышли из церкви.

— Да вот накатило на меня, — ответила она как всегда полунасмешливо-полунебрежно. — Не знаю, право, почему, но пение кузена Уилла ужасно меня рассмешило.

— Что же в моем пении показалось вам столь уморительным? — спросил Уилл.

Друг на друга они не глядели, но оба опять засмеялись и дружно покраснели.

— Над чем ты все время фыркала и хихикала, сестренка? — спросил ее за обедом старший брат Том, смешливо поблескивая светло-карими глазами. — Служба прерывалась, потому что все глазели на тебя. — Том пел в церковном хоре.

Она чувствовала на себе взгляд Уилла, не сводящего с нее своих лучистых глаз в ожидании ответа.

— Да это все из-за пения кузена Уилла, — сказала она.

При этих словах кузен издал сдавленный кудахтающий смешок, на секунду обнажив ровный ряд мелких и, должно быть, острых зубов и тут же снова закрыв рот.

— Что же, у кузена такой замечательный голос? — поинтересовался Брэнгуэн.

— Да не в этом дело, — сказала Анна. — Просто мне от его голоса смеяться хочется, как от щекотки, уж не знаю почему.

И опять по столу прокатился смешок.

Уилл Брэнгуэн гордо вздернул свою темноволосую голову, в глазах его заплясали искры.

— Я пою в хоре церкви Святого Николая! — объявил он.

— Значит, вы усердный прихожанин, — заметил Брэнгуэн.

— Мама ходит в церковь, а отец — нет, — пояснил юноша.

Каждая мелочь — его жесты, интонации Анне казались исполненными значения. По сравнению с этим слова его звучали до смешного просто. И реплики отца тоже выглядели пустыми и незначащими.

Под вечер они сидели в гостиной, где пахло геранью, ели вишни и болтали. Они пытались разговорить Уилла Брэнгуэна. И вскоре он отбросил сдержанность.

Он интересовался церквами, церковной архитектурой. Увлечение Рескином привило ему вкус к Средневековью. Речь его была отрывочна — к златоустам он не принадлежал. Но слушая, как он одну за другой описывает церкви, рассуждает о нефах, о престолах и трансептах, о крестных перегородках, купелях, о камнерезных и лепных работах, об ажурах росписей, со страстью и дотошностью вдаваясь в детали, объясняя свои предпочтения определенных мест и сооружений, Анна чувствовала, как душа насыщается церковной тишиной, тайной, торжественной многозначностью каменных сводов, тусклым светом, в котором туманно виднелось нечто, уходящее в темноту: высокое великолепие таинственной преграды, а за нею, в дальней дали, алтарь. Все это было как наяву. И ее подхватывала мечта. И вся земля превращалась в одну просторную таинственную церковь, погруженную во мрак, но всю пронизанную неведомым присутствием.

Ее болезненно волновал вид из окна, где на ярком солнце кудрявились пышные кусты сирени. А может быть, это лишь церковные витражи?

Он рассказывал о готике и Ренессансе, о стиле перпендикулярном и раннеанглийском, о норманской архитектуре. Речи его завораживали.

— Вы бывали в Саутвелле? — осведомился он. — Мне случилось быть там в полдень, и я завтракал, сидя на кладбище возле собора. А колокола звонили псалом… Да, это все прекрасно — собор, Саутвелл, так величественно — круглые арки, приземистые, опираются на толстые колонны. Потрясающе, как эти арки выступают вперед! Там есть придел с местами для духовных лиц, прелестно украшенными.