Третья была девочка – или великанша – или богиня. Кожа была у нее такого цвета, какого до той поры не видали. Прямая спина, длинные ноги, сильные, умные руки, твердо шагающие ступни. Лицо – иначе не скажешь – суровое, с резкими скулами и широким неулыбающимся ртом, полным острых, волчьих зубов. Известно, для чего такие зубы нужны. Тонкий нос, брови как дым, как кеннинг леса, принятый в нижнем мире: «водоросли холмов». Глазницы – провалы, и в них глубоко – глаза немигающие, темные, как ямы с дегтем или колодцы, в которых не отражается свет. Но кожа… Одна половина была у Хель черная, а вторая синяя. И те, кто видел ее, рассказывали, что одна половина живая у нее, а вторая мертвая. Бывало, цвета соседствовали, и граница шла ровно от макушки со смоляными волосами вниз по долгому носу, подбородку, груди и дальше от развилки бедер к самым ступням. Бывало – наплывали друг на друга. Это было красиво, как последняя синева дня, переходящая в черноту ночи. И страшно, как синяки, проступившие под мертвой кожей. Хель спала голая, сплетясь с чудовищными братом и сестрой: вплотную чешуя и шерсть, волчий нос, клыки, веки, скрывшие до поры огненные глаза. Кто шипит, кто урчит во сне… Локи не мог нарадоваться на своих отпрысков. Кормил их и смотрел, как они растут. Кто знает, что затеют они потом, что сотворят? Трое росли.

Один с копьем в руке сидел на престоле своем, звавшемся Хлидскьяльв. Копью имя было Гунгнир. Один озирал Асгард, Мидгард, Ётунхейм и Железный лес. Два ворона, Хугин (мысль) и Мунин (память), облетали мир и рассказывали ему о том, что видели. Вот каркнули что-то, и Один гневное лицо оборотил к Железному лесу.

В самом начале, в дни, когда бездну заливала кровь Имира, Локи был Одину сводным братом. На крови побратались они и в одной лодке плыли по кровавым волнам. Теперь Один устанавливал вселенский порядок, а Локи нарушал его. Боги знали, что три чудища опасны, а будут еще опаснее. Один послал за ними Хермода ясного и Тюра, бога охоты. Двое перешли радужный мост Биврёст, соединяющий Асгард с другими мирами, пересекли реку Ивинг и в темном краю хримтурсов разыскали обиталище Локи. Схватили трех детенышей-чудищ, принесли и бросили к подножию Одинова престола. Волчонок разевал пасть. Змея свернулась в кольцо. Хель сине-черная стояла недвижно, вперяясь в повелителя богов.

Один приступил к делу. Двоих вышвырнул вон из Мидгарда. Змея – тогда еще змейка, – тускло блестя, падала, падала и упала наконец там, где чёрно светился океан, окружавший Срединные земли. Вытянулась и поплыла, качаясь на волнах. А потом не то канула, не то нырнула и пропала с глаз. Боги радовались и хлопали в ладоши.

Хель метнул Один могучей рукой в темную землю холодных туманов. Она летела прямая, как копье, как остроносая стрела, сорвавшаяся с тетивы: вниз и вниз, девять дней падала в свете солнечном, лунном, звездном мимо спешащих колесниц Солнца и Луны, мимо еловых верхушек, а потом и корней, сквозь бессветные мари и топи Нифльхейма, поверх холодного тока реки Гьёль – в Хельхейм. Там суждено ей было править мертвецами, которым не посчастливилось пасть в битве. То был край теней. Мост через Гьёль был золотой, а ограда ее новых владений – железная. В темном зале высокий престол ждал черное, синими подтеками покрытое существо, ждал богиню, чудовищное дитя, и на черной подушке ждала корона из белого золота. Жемчуга и лунные камни были в ней как застывшие слезы, а горный хрусталь – как иней.