|
Позади у них волки вытянулись в бешеном беге. Загривки вздыблены, языки наружу, неустанная волчья погоня, ждущая: вот споткнется добыча, вот на секунду замешкает… Откуда взялись эти жуткие создания? Девочка не знала. По легенде, они были дети мрачно-свирепой великанши из Железного леса, Фенрировы братья. Девочка думала, что было, наверное, время, когда новенькие светила двигались, как пожелают: блуждали по небосводу, останавливались продлить какой-нибудь дивный денек, или лето, или темную ночь без снов. В одном древнем мифе у волков были имена. За солнцем гнался Сколь, а Хати, сын Хродвитнира, хотел схватить луну. Получается, думала девочка, что ровное движение света и тьмы, смена дня и ночи, зимы и лета – все это от страха, от волков под черепом. Порядок происходит от пут и цепей, от пугающих когтей и клыков. Девочка, окруженная войной, мрачно читала еще одно предсказание: будет волк по прозвищу Лунный пес. Он выпьет кровь всех убитых, проглотит небесные тела и кровью запачкает небосвод вместе с Вальгаллой. От этого обезумеет солнце с его жаром и светом и великие ветры помчат по земле, валя леса и дома, опустошая поля и равнины. Под ветром искрошится морской берег и дрогнет исконный порядок вещей.
Ёрмунганда
1. На мелкоморье
На остроугольной голове сидели у нее два острых глаза без век. Ёрмунганда высматривала на дне плоских ершоваток, словно присыпанных песком, тревожно глядящих черными камешками-глазка́ми. Любовалась: хороша была оборка по краю плавников и хвоста, хороша теневая полоса между телом, отделанным под песок, и настоящим песком. Потом сдувала песчинки и подцепляла ершоватку острым языком. Любовалась-всасывала-любила-глотала. А косточки выплевывала. Она всегда была голодна и всегда убивала больше, чем могла съесть: из любопытства, из любви, из неугомонности. И потому – росла. Отращивала жабры под гривой, пока не научилась дышать под водой. Теперь уж ей не нужно было всплывать за воздухом и держаться у берега, разве что сама захотела бы. У Ёрмунганды не было защитного облика, но в те первые дни ее трудно было заметить: она была хитра и проворна. Ее облегала гладкая, стеклянистая броня, а под ней, в отраженном чешуями свете, плоть переливалась из черного в красный и зеленый. Ей нравилось лежать затаясь среди ковров и подушек пузырчатых водорослей, медленно перетекать вместе с ними по воле течения, выплывать и втягиваться, небрежно сгрудив кольца. Словно она тоже водоросль, а ее корона – зеленый морской куст, из которого, впрочем, глядят два внимательных глаза. Ей бывало одиноко в пустых бухтах, и она придумала игру: выплывала на гладкую воду, ложилась, расслабив мышцы, и ждала волны. С волной прокатывалась по морю, позволяла нести себя, как обломок рыбацкой лодки. Подымалась вместе с гребнем, блестя влажными глазами, словно искрами солнечной ряби. Изгибалась, чтобы с пеной, полной воздуха и солнца, грянуть о берег и шипя на нем растянуться. Раз, прокатившись, она подняла голову – над ней стоял человек в плаще и шляпе, надвинутой на глаза. На миг ей показалось, что это Один Одноокий пришел мучить ее, и она вскинулась, готовая к битве. Но человек повернулся, остро глянул на нее из-под шляпы, и она поняла: Локи! Локи лукавый, Локи хитроумный, Локи – отец, чей облик даже ей трудно было удержать в памяти, ведь он таинственно менялся не день ото дня, но миг от мига. Локи приподнял шляпу, и его яркие кудри пружинками выпрыгнули наружу. Он широко улыбался: – Здравствуй, дочь. Вижу, ты растешь и благоденствуешь. Ёрмунганда обвилась вокруг его голых лодыжек. Спросила, зачем он пришел. Пришел на тебя посмотреть. Да и к диким волнам приглядеться: есть ли у бесформенных форма? Набегают они повремённо, словно службу служат, – а вода в них дикая, и струйки растекаются куда захотят. Есть ли порядок в пляшущей пене? Змея отвечала, что пена иголочками играет по чешуе, и это очень приятно. |
