Так она и плавала, встречая многомильные стада медуз – пульсирующих стеклянистых зонтиков с тонкой ядовитой бахромой. Все это она всасывала, не разбирая. Яд не вредил ей, но собирался в камерах позади клыков и бежал в крови, как ртуть. Собственным ядом плевала змея в глаза бурым дельфинам и тюленям-монахам, ослепляла их и проглатывала, а то, что она не могла переварить, медленно покачиваясь опускалось на дно. Однажды на глубине она погналась за скатом-хвостоколом, необъятным, плоским, тускло-коричневым, с длинным остроконечным хвостом и глазами, полускрытыми в глубоких глазницах. Но что-то в его повадке насторожило ее, и, уже вскинув голову для удара, змея замерла. Тут скат утратил свой гибкий очерк и растворился в слоистых чернильных тенях, чтобы тут же возникнуть в облике небольшой акулы, маслянисто-серой и хитро-улыбчивой. Ёрмунганда поняла, что это ее отец.

В тот первый раз Ёрмунганда глядела на Рандрасиль почти с тоской. Ей не было пути в эти кущи: она уже была слишком толста, слишком тяжела. Она была как тот прохожий у витрины, что из мокрого мрака глядит на ослепительные сокровища. Змея подалась назад, склонила чудовищную голову и поползла прочь. Пройдет время, и Ёрмунганда снова увидит морское древо, но сама она будет уже совсем другой.

Она продолжала расти. Она была больше любой земной змеи. Она была длиной с речной рукав или с дорогу, ведущую через пустошь. Ей требовалось все больше пищи. Подобно китам, она всасывала криль, догоняла и целыми стаями глотала сельдей. Опускалась в темноту. Там у самого дна жили кашалоты и чудовищные кальмары трупного цвета. Набрасывалась на них, рвала клыками. Исполины-киты ей была пока не по силам, но однажды она уже объела китовью тушу, вместе с терпким жиром заглотив целые армии червеподобных миксин, глубоко врывшихся в мертвую плоть. Длинным гибким кальмарам она вырывала щупальца, вгоняла клыки в бледные глаза, сосала и глотала в чернильном облаке, в черной бессветной воде.

Теперь она ела, потому что голод был неутолим. Длиной и шириной равнялась большой реке. Раз, огибая плавучую льдину, сорвалась в погоню за темно-мерцающей тварью и потом только поняла, что гонится за собственным хвостом. Голова ее, некогда точеная, понемногу покрывалась уродливыми буграми и наростами. Как-то она мчалась за стаей косаток – китов-убийц, гнавших стаю дельфинов. Охотники и добыча, выпрыгивая из воды, чертили дуги над холодными волнами. Один кит держался поодаль от остальных. Он был необычно блестящий, словно отполированный, влажный черно-белый мрамор. Его огромный рот, казалось, смеялся, – да, именно смеялся, а глаза насмешничали, чего у китов нет и в обычае… Демон и его дочь приветствовали друг друга, она – взмахом пышной гривы-короны, он – свистом, щелканьем и ударами плавников.

Кит и змея охотились вместе. Били большую рыбу – жирную, медлительную, ленивую треску, порой вырастающую с человека. Лакомились прихотливо: вырывали печень и ястыки с икрой, плавники и кости отбрасывали. Пожалуй, забавней всего было гнать голубого тунца – теплокровный, гладкий, быстрый, он блестел черными глазами и походил на огромный щит, отделанный жемчугом и турмалином. Им попадались людские ловушки на тунцов, целые города из сетей с замысловатыми воротцами, ходами и внутренними каморками, откуда один путь – на бойню. Отец и дочь вспарывали хитрые сети клыками и плавниками, с удовольствием следили, как порскает освобожденная рыба.