– Поэтому, – сказал Локи-насмешник своей дочери-змее, – мы должны знать все или хотя бы столько, сколько возможно. Богам в бою и в охоте помогают тайные руны. Богам лишь бы крушить и резать. На что им изучать мир? А я изучаю. Я – знаю.

Он поддал ногой временную границу из ракушек и камешков, и они полетели в мелкую воду. Нагнулся, прислушался пальцами, соскреб мокрый песок и вытянул на свет черного пескожила. Щетинистый червь извивался и дергался. Локи протянул его дочери, и та ловко всосала угощение.

2. На глубине

В голодных рысканьях она задевала рыбацкие крюки, подплывала к длинным ле́сам, к клетям и сетчатым ловушкам, откуда глядели живые твари – злые, смирившиеся, ошеломленные. Приятно было снять с погнутого крюка жирную треску или разорвать вершу, где отчаянно бьются рыбы. Треску она порой глотала, а порой смотрела, как та, встряхнувшись, устремляется прочь. Сотню сельдей выпускала, вспоров сеть, а следующую сотню хапала, кромсала, глотала, и море мутилось от крови и костей. Встретив особый крюк, невыразимо сложный и многозубчатый, подымалась наверх повидать рыбака в забрызганном плаще. Только он один вязал такие замысловатые сети. Большие круги выводила Ёрмунганда вокруг его лодки, дожидаясь зова, а дождавшись, подымалась вся в блестящих струях и смеялась, как смеются змеи.

Они с Локи играли в прятки, разгадывали облики. Ну-ка поймай! – говорил он и исчезал, оставив тень плаща таять в голубом воздухе. Как трудно было найти его в облике макрели, простой мелкой макрели, плывущей поодаль от стаи! Гладкая чешуя макрели – плащ-невидимка. На ней играют узоры водяной ряби, похожие на пятна света, солнечного, лунного, просеянного через облако, проникшего сквозь толщу воды. А стоит рыбе повернуться, и зеркальные чешуйки замерцают, как плещущие водоросли и торопливые волны… Вот он, вижу невидимого! – Змея кидалась к Локи, а от него оставалось лишь пятнышко света, дневного или ночного, неуловимого… Он выводил ее на огромные косяки быстрой искрящейся макрели, а сам оборачивался рыбой-мечом или рыбой-копьем и тоже пускался в погоню. Мчащий косяк был похож на одно непомерное существо с огромным чревом. Он кипел, переливался из зеленого в розовый, в синий, в стальной – и вдруг замирал, резко сворачивал, чертил круги. Змея и многоликий Локи гоняли рыбьи косяки из чистого удовольствия: их забавлял хаос, так быстро и ладно меняющий очертания. Снова и снова они врезались в рыбью толщу, дробили ее на верткие стайки, подцепляли на зубок отставших, колесом запускали серебристый поток и заглатывали целиком. Змея все время была голодна, потому что все время росла. Когда-то была она с мышцу на мужской руке, потом с крепкую мышцу ляжки, и еще дальше наливалась силой, и стала как корабельный канат. В воду опускалась с громовым всплеском, когда плыла, рвала боками водоросли, животом стирала со дна все, что на нем жило.

Бездонная пасть раскрывалась у нее еще шире. Клыки, и так страшные, росли и крепли: без счета проглочено было скелетов и раковин…

Ёрмунганда обрыскивала моря от одного ледяного полюса до другого, а порой выводила круги в жарких океанах под огненным солнцем. Проплывала под ледниками, ползущими в воду, скользила в аквамариновых ходах и норах, то хватала ныряющего альбатроса, то выплевывала помятую шкурку толстого тюлененка.