— Исследуй меня здесь и исследуй меня там, — сказал Эрленд, опять опустился на диван и опустошил рюмку коньяка одним глотком, закашлялся, коньяк попал в нос, из глаз брызнули слезы.

— Почему бы нам не подумать вслух? — сказал Крюмме и вышел на кухню за салфеткой для Эрленда. — Дом огромный, там комната на комнате, которыми никто не пользуется.

— Такой дом называется «трёндерлон», — сказал Эрленд и высморкался.

— Странное слово для дома, но в любом случае…

— Норвежское слово, Крюмме. Поэтому странное. Знаешь же, что говорил Пиет Хейн о французском, что «лошадь» называется «шеваль», и так всю дорогу. По-норвежски такой дом называется «трёндерлон», и так всю дорогу.

— И все-таки. Если мы переоборудуем часть дома для себя, все равно останется масса места для Турюнн, Тура и старика.

— Турюнн нужно что-то свое, — сказал Эрленд.

— Еще есть амбар. Свиньи только на первом этаже.

— Это называется свинарник, — сказал Эрленд.

— Хватит тут словами кидаться, балбес. У тебя щека черная, дай сотру. Иди сюда.

Он позволил Крюмме плюнуть на указательный палец и стереть грязь с правой щеки.

— Вот, — сказал Крюмме. — Конечно, у Турюнн должно быть что-то свое.

— А как долго мы там будем жить? В один заезд?

— Ровно столько, сколько захотим. Неделю. Месяц. День. Ютта с Лиззи смогут приезжать, когда захотят, ты же знаешь, они обожают Норвегию, были там на рождественских каникулах и катались на лыжах. Просто обожают Норвегию.

— Ты повторяешься. Да, я знаю, они обожают Норвегию. Похоже, только я ее не люблю.

— Любишь, просто тебе не отделаться от прошлого.

— Я отделался! И поэтому живу здесь!

— Ты меня понимаешь. Места там потрясающие, Несхов — потрясающий хутор, если отвлечься от нынешнего упадка.

— Ты думаешь и свинарник восстановить? Для свиней?

— Обо всем этом надо говорить с Турюнн. И с Туром. Мне кажется, он должен вздохнуть с облегчением. Тогда весь его труд не будет напрасным. Тогда во всем есть будущее. А если Ютта забеременела, ваш ребенок будет следующим за Турюнн наследником.

— Неужели ты думаешь, я стоял и брызгал в сосуд с синей отметиной, чтобы зачать крестьянина?!

— Эрленд, Эрленд… Я люблю тебя, но иногда… Ты не можешь решать за других. Твой ребенок через какое-то время станет независимым человеком и будет решать сам за себя. Надо предоставить ему возможность выбора. Ты же не знаешь, как все обернется. Если хутор продать, это конец. Дверь закроется, навсегда.

— Господи, — сказал Эрленд и спрятал лицо в ладонях.

— Добро пожаловать в реальность, — сказал Крюмме и прижал его голову к себе, погладил по волосам. Эрленд закрыл глаза, попытался себе представить Несхов, восстановленный до блеска, как он приезжает туда в собственную квартиру, наполняет шкафы едой и выпивкой, выглядывает в окно, а там двое детей прыгают с полевыми цветами в руках, одежда развевается на веревке, клубника со сливками на дворе. Раньше там стоял стол и скамейки, куда этот стол делся, может, стоит в амбаре. На нем белая скатерть, Ютта и Лиззи сидят в шезлонгах, Крюмме перед плитой в шортах, ему не идут шорты. Прогулки вдоль берега, купание, ловля раков-отшельников и крошечных крабов, отполированные мраморные камушки… Может, поехать туда осенью, собирать голубику, настаивать ее на спирту с сахаром и здесь, дома, будет ликер на Рождество. Двое детей с полевыми цветами в руках…

— Ты хочешь мальчика или девочку, Крюмме? — спросил он и открыл глаза.