— Бегом!

Эрленд сидел в постели и представлял себе новый дом. Сводчатые окна, винтовая лестница между этажами, белые оштукатуренные стены, летняя мебель пастельных тонов, полевые цветы в крынках, кованный диван в гостиной, полный подушек, антиквариат и хайтек в красивом сочетании, люстра над обеденным столом, сделанным из старой двери с массивным стеклом поверх столешницы.

— Почти сорок квадратных метров в каждой башне, — сказал Крюмме и шлепнулся обратно под одеяло. — А еще эта… перемычка, о которой ты говоришь.

— Ее можно перестроить в стеклянные переходы между комнатами на каждом этаже. Там тоже можно поставить мебель. Диван с видом, стеклянная веранда, бар?

— Никакого бара в доме с детьми, мышонок.

— Окей, бар для молочных коктейлей. Тогда получается, каждый этаж будет около семидесяти — восьмидесяти квадратных метров. Три этажа — это двести квадратных метров! Все равно что жить в голландской мельнице, Крюмме. Помнишь эту крошечную гостиницу, переделанную из мельницы, там было всего семь номеров, и мы там жили, когда ты делал репортаж о марихуане в качестве болеутоляющего в голландских домах престарелых?

— Такое не забываешь. Ты помогал им раскуривать трубки, и фотограф еле удерживал тебя за кадром. Но твоя идея просто гениальна, Эрленд! Просто-напросто гениальна! И я совсем проснулся. Большое спасибо!

Через десять минут Крюмме опять храпел. Эрленд же лежал и размышлял, как могут звать эту девочку с косичками и удочкой.

…

После захоронения урны он отправился на Несхов. Из того, что Тур отказывался говорить с ним по телефону, он не делал выводов. Совесть велела ему появиться на хуторе после долгого перерыва. Но когда туда приехала Турюнн, он умыл руки и пустил все на самотек. Они больше не были одни. Он вспомнил, как впервые увидел Турюнн в больнице у постели больной матери, ему не понравилось, что она приехала, хотел, чтобы она отправилась обратно в аэропорт. Но в ней была хватка. Ее было не запугать. К тому же она понимала, что Несхов важнее работы в Осло, и это вызывало настоящее уважение.

Погода установилась ясная. Но ненадолго, тучи вдалеке уже готовились разразиться дождем. Он снизил скорость и свернул на аллею. На пассажирском сиденье лежал пакетик венских булочек. Извинение за долгое отсутствие. С другой стороны, у него было много дел на работе, когда он вернулся из Дании, фру Марстад взяла больничный из-за теннисного локтя, совершенно идиотский диагноз, подумал он. Теннисный локоть от того, что она прибирала и поднимала покойников.

Тур был на кухне один, печка топилась, он сидел с газетой.

— Ты стал носить очки? Да, вообще-то странно, что ты так долго обходился без них.

— А, это ты, — сказал Тур.

— Ты же видел мою машину. А где…

— Он отдыхает. А Турюнн поехала покупать новый телевизор. Зачем ты поведал половине Норвегии о крысах?

— Я не рассказывал о них половине Норвегии. Рассказал только твоей дочери. Что, телевизор сломался?

— Ему было четырнадцать лет.

— Тогда чего было ожидать, полагаю, его часто смотрели. Как нога?

— Ужасно. Она и потом будет без движения.

— Не навсегда же?

— Нет. Но слишком долго. А у меня новый опорос через десять дней, и я не успею.

— У тебя есть сменщик.

— Да, есть, — сказал Тур и бросил газету на стол, сделал вид, что внимательно читает.

— У меня с собой венские булочки, я поставлю кофе?

— Надоели эти венские булочки.

— Ты в плохом настроении?

Тур не ответил, только шумно дышал носом, уставившись в газету.

Он сполоснул кофейник и ждал, что Тур начнет его распекать за то, что выбросил хорошую гущу, но тот спокойно сидел в своих очках.