Его преемником стал Вильгельм IV по прозвищу «Король-моряк», имевший очевидно благие намерения, но не слишком изящные манеры. «Посмотрите на этого идиота, — говорил о нем Георг IV. — Они еще вспомнят меня, если он когда-нибудь окажется на моем месте». (Но, разумеется, о нем никто не вспомнил.) Голова нового короля напоминала формой ананас, но ее содержимое было вполне дельным. Его называли Королем-моряком, потому что он некоторое время занимал пост лорда-адмирала. Судя по некоторым намекам, он был кем-то вроде вига. «Повсеместно распространено впечатление, — писал Чарльз Гревилл в своем знаменитом дневнике, — что король не совсем в своем уме, и, смею сказать, в этом есть некая доля правды. Он крайне вспыльчив и в гневе ведет себя совершенно непристойно». Впрочем, то же самое говорили почти обо всех правителях со времен первого Вильгельма, — вероятно, таковы издержки профессии.

Однако четвертый Вильгельм держался со всеми снисходительно и едва ли не фамильярно. Один современник описывал его как «маленького, красноносого, потрепанного, веселого старичка с неловкими и нелепыми манерами». Он в одиночку ходил по улицам и собирал вокруг себя огромные толпы. Выезжая верхом на лошади, он часто спрашивал кого-нибудь из жителей Лондона, не нужно ли их «подвезти». Мельбурн отмечал, что «в нем нет джентльменского духа; он знает, что это такое, но не обладает им».

После смерти короля требовалось провести новые выборы, но единственный вопрос, по-видимому, заключался в том, поддержит ли Вильгельм Веллингтона и его консерваторов или обратит внимание на графа Грея и вигов. Кампания началась 23 июля, но почти сразу в нее неожиданно добавили перца известия о новой революции в Париже. Остается только догадываться, сколько англичан знало о событиях по ту сторону Ла-Манша, но, несомненно, бурные выступления «капитана Свинга» были как-то связаны с июльскими событиями в Париже, когда режим Карла X уступил место конституционной монархии Луи Филиппа. Буржуазия изгнала аристократов почти без кровопролития, но многие в Англии всерьез опасались за конституционное равновесие своей страны.

На деле оказалось, что выборы 1830 года ничего не решили, однако они выдвинули на первый план все те проблемы сельскохозяйственной и избирательной реформы, над которыми бился прошлый кабинет министров. Бунтов Свинга оказалось достаточно, чтобы посеять панику среди землевладельцев. Они хотели мира практически любой ценой, и требования политической реформы становились все более настойчивыми.

Однако тори не могли этого гарантировать. Их партия давно находилась в состоянии близком к разложению, и уже несколько лет они не могли прийти к единому мнению по вопросам Хлебных законов и католической эмансипации. Среди них были ультратори, либеральные тори и просто тори, а также множество еще более мелких течений и подгрупп. Конечно, подобная картина характерна для всех политических партий, но большая удача, как и большое несчастье, одинаково способны углубить раскол и усилить разногласия. В дебатах после открытия нового парламента граф Грей выступил с речью, в которой заявил о настоятельной необходимости реформировать парламент. Герцог Веллингтон поднялся, чтобы ответить ему, и в своей речи, продемонстрировавшей абсолютно неверное понимание настроений в стране, сообщил, что не имел и не имеет ни малейшего намерения проводить парламентскую реформу. Кроме того, он сказал: «И я прямо заявляю — пока я занимаю какое-то место в правительстве страны, я всегда буду считать своим долгом сопротивляться подобным мерам, предложенным другими».