– Вот этот татарин, он правда мулла? И что, молится? А других вовлекает?

– А эти двое евреев в одной камере… Они зачем вместе, чтоб сионистскую пропаганду легче вести?

– А немец вообще шпион, да у него еще свастика выколота! Мутит воду?

Смирнов вертелся, как карась на сковородке:

– Никакой он не мулла, мошенник, под видом муллы деньги на мечеть собрал и на ипподроме проиграл…

– Евреи в пропаганде не замечены, но на всякий случай рассадим по разным хатам…

– Не знаю, какой он шпион – с ног до головы расписан, типичная босота… Но хата у них наглая, сегодня я их под палки поставлю!

Комитетчик насторожился:

– Вот этого не надо! От вас и так вонь наружу выходит, причем далеко улетает, за бугор! Никаких эксцессов! Лучше разгоняйте всех по зонам побыстрей! Чего они у вас киснут столько времени?

– Да этапы собираем… Чтоб вагонзаки порожняком не гонять… Но раз такое дело – разгоним…

– А этот латыш про отделение от Союза не заговаривает? А эти узбеки…

Когда настырный комитетчик вдруг перестал приходить в Бутырку, подполковник Смирнов испытал большое облегчение.

А лейтенант Медведев столь же неожиданно появился в кабинете начальника Владимирской тюрьмы и вновь принялся задавать те же вопросы, рыться в картотеке и перетасовывать камеры. Поскольку во Владимирском централе содержалось немало политических, то руководство это не удивило.

Сорванный голос приземистого старлея перекрывал свирепый лай двух рвущихся с поводков низкорослых черных овчарок, гудки маневрового тепловоза и шум компрессора на грузовом дворе.

– При этапировании резких движений не делать! При пересечении охраняемого периметра оружие применяется без предупреждения!

Яркие прожектора освещали застывших на корточках зэков, отбрасывающих длинные тени автоматчиков, блестящие рельсы и зловещий то ли грузовой, то ли пассажирский вагон с глухими окнами и темным зевом распахнутой двери. Вольф глубоко вдыхал пахнущий битумом и нагретый железом воздух, будто хотел надышаться впрок. Другие арестанты не пользовались такой возможностью – почти все курили и привычно глотали едкий табачный дым.

Этап был сборный – около пятидесяти человек из Бутырки, Матросской Тишины, Краснопресненской пересылки, четвертого СИЗО… Угрюмые мужики в одинаковых серых робах с явным раздражением слушали начальника конвоя. Натянутая вокруг веревка с красными лоскутами выводила из равновесия, потому что не шла в сравнение с толстыми стенами, бесконечными решетками, высокими заборами, ржавыми рядами колючей проволоки.

Свобода была вокруг, совсем рядом, она дразнила, будоражила, провоцировала, как раздевшаяся на пьяной вечеринке и бесстыдно танцующая баба. Если резко рвануть в глубину станции, затеряться в непроглядной тьме между товарных составов, перемахнуть через забор и раствориться в многомиллионном городе… Но злобные, натасканные на людей псы и тренированные стрелять навскидку автоматчики почти не оставляли надежды на успех. Обманчивая надежда сменялась жесточайшим разочарованием.

– При нападении на конвой оружие применяется без предупреждения! Посадка по команде, бегом по одному, руки держать на виду!

– Ори, ори, паскуда! – зло процедил сидящий справа от Расписного Катала. – Я одному мусору засадил жало под шкуру, тебе бы тоже загнал в кайф…

– Я их, сучар, еще порежу… – облизнулся Хорек. Он на редкость быстро оправился от побоев, только подолгу гулко кашлял, придерживая руками отбитые внутренности.

– Меньше базланьте, – одернул их Зубач. Морда остался в тюрьме, и он явно претендовал на лидерство.