Особенно взрывоопасно проявлялась коллективная депрессия в запасных батальонах Петроградского гарнизона численностью до 160 тысяч человек. Секретное совещание в Ставке в начале 1917 года констатировало:

«Укомплектование людьми в ближайшие месяцы подавать на фронт в потребном числе нельзя, ибо во всех запасных частях происходят брожения».

На флоте и береговых службах – то же самое. Генерал губернатор Кронштадта Вирен писал в Главный морской штаб в сентябре 1916:

«Крепость – форменный пороховой погреб. Мы судим матросов, уличённых в преступлениях, ссылаем, расстреливаем их, но это не достигает цели. Восемьдесят тысяч под суд не отдашь!»

Сталин, как и все профессиональные революционеры, был воспитан своей средой обитания, если ни в презрении, то в холодном пренебрежении к офицерскому корпусу. Разложение царской армии всячески приветствовал. Выражение «весь мир насилья мы разрушим» относил целиком и полностью к служивому сословию. Армейская глыба казалась ему одной большой угрозой, висящей над головой революционных масс. И только слова этого неизвестного загадочного человека, притворяющегося сибирским мужиком Распутиным, заронили зерна сомнений в стройную картину грядущих изменений, заставили революционера посмотреть на армию в другом свете.

– Монархические настроения армии – миф, – уверенно рассуждал «святой старец» Григорий, – весьма поверхностный вывод, базирующийся на тяготении военных к сильной личности во главе войск, кстати, вполне понятном. Военачальник размазня и соплежуй – гарантированная гибель подчиненных ему подразделений. Человек со стальной волей и твёрдым пониманием, куда и зачем он идёт сам и ведёт других – вот идеал командира для каждого военного человека и армии. А уж как этот человек называется – самодержец всея Великой, Белой и Малой или генеральный секретарь – не имеет никакого значения…, – на этом месте Распутин осёкся, зыркнул на собеседника и сделал непонятную Сталину паузу. – Родословная руководителя – последнее, что интересует военных. Наполеон – совсем не королевских кровей, но стал самым известным и почитаемым во Франции лидером нации… В России – то же самое. Патернализм русского народа практичен до цинизма. Он крайне спокойно относится к разным глупостям, типа закона о престолонаследии, но всегда ищет и старается прильнуть к тому, кто возьмёт на себя неблагодарное бремя ответственности за принятие судьбоносных решений.

Сталин, привыкший оперировать марксистскими понятиями и, в соответствии с ними, разбирать армию на классовые составляющие, испытал жуткий дискомфорт от непривычных обобщений и аналогий. Представить себе воинство как некий пролетарский инструмент плотника столяра ему сразу не удалось, но пример Наполеона вписался убедительно. Действительно, выскочка без рода и племени за счет своего личного обаяния и сумасшедшей энергии заставил служить себе старую королевскую армию, не ломая её и не разбирая на антагонистические части.

– Сейчас, в феврале 1917, – говорил Григорий, блестя сумасшедшими глазами, – видя беспомощность и некомпетентность царской власти, вся многомиллионная масса людей в шинелях, привыкшая подчиняться приказам и жить по уставу, почувствует себя брошенной и никому не нужной. Как телок, потерявший привычное стойло, она будет рада приткнуться к любому, кто предложит внятные ориентиры вместо утерянных, попытается наполнить жизнь новым смыслом.