– Простите, Сергей Васильевич, если я вмешиваюсь не в своё дело, – раздался из неосвещенного угла глухой, хрипловатый голос, – но на свете так много людей, желающих отправить вас на тот свет, что просто неразумно оказывать им в этом деле столь любезную услугу.

Выставив перед собой оружие, Зубатов от неожиданности присел и пригнулся.

– Кто там? – охрипшим от волнения голосом окликнул он темноту. – Как вы здесь оказались?

– Простите за вторжение. Ваш первый этаж и хлипкие оконные рамы не представляют из себя серьезной преграды, – в голосе невидимого собеседника послышался легкий флер самодовольства. – Я вытащил патроны из вашего оружия, но обещаю вернуть их и не мешать завершить начатое, если мы не договоримся.

– О чем мы должны договориться? Почему вас заинтересовала моя скромная персона? Только не говорите, что разрядили мой наган исключительно из за беспокойства о моей жизни.

– Можете не верить, но так оно и есть. Мне пообещали, что вы, получив известие об отречении, обязательно захотите поупражняться с револьвером, и не обманули.

– Мистика какая то.

– Согласен, но это не единственная причина, по которой мне захотелось с вами познакомиться.

– Что еще?

– В 1903 году вы общались с арестованным рабочим Прудниковым и сказали ему:

«Мне до боли бывает тяжело видеть, когда рабочий, придя к нам, чиновникам, просит о чем либо, гнется перед нами чуть ли не в три погибели. Несчастный, жалкий, слепой человек! Не ты перед нами, а мы перед тобой должны гнуть спину. Ведь всем своим существованием, всем довольством жизни мы обязаны тебе, твоему неустанному труду. Могу ли я ему сказать это? Разумеется, нет. Вот почему я и уверен, что лучшее существование рабочего придет к нему вместе с ростом его самосознания».

– Я уже и забыл про это…

– А он запомнил…

– Это он вас послал?

– Нет, меня вообще трудно послать. Мне предложили обратить внимание на вас в ответ на мои сетования о совершенно неприличном дефиците толковых администраторов среди революционеров.

– Вы предлагаете приколоть красный бант и пойти на пролетарскую демонстрацию?

– Ничего плохого не вижу в демонстрациях трудящихся, но нет. Я предлагаю реализовать ваши идеи, положенные под сукно царской властью. При Петросовете образована Чрезвычайная Комиссия для борьбы с контрреволюцией и саботажем, вот там и могут пригодиться ваше понимание интересов рабочего человека и готовность принуждать коммерсантов не терять человеческий облик в погоне за прибылью.

– Боюсь, что мне не хватит вашего революционного задора…

– За это и за общее руководство ЧК будет отвечать другой человек, добрый и интеллигентный, некто Дзержинский, сын мелкопоместного польского шляхтича.

– Хм… Знаю такого. Но он, мне помнится, в 1916 году приговорен к 6 годам каторги…

– Да и отбывал наказание в Бутырской тюрьме в Москве, откуда сегодня мною был освобождён…

– Прекрасный кандидат на должность главного якобинца.

– Не надо сарказма, Сергей Васильевич! История ваших отношений с респектабельным главой МВД господином Плеве тоже напоминает коллизию Конвента и Сен Жюста.

– А вы умеете делать больно, – скрипнул зубами сыщик.

– Исключительно в терапевтических целях, чтобы напомнить, от чего нельзя зарекаться на Руси.

– Я понял… Как еще могут пригодиться мои навыки?

– Для строительства более справедливого общества.