– Иваныч, что у нас с огневым припасом? Иваныч!..

Поручик осторожно скосил глаза назад. Верный ординарец, прошедший с Надольским два фронта, лежал ничком среди пустых коробок из под пулеметных лент, приложившись щекой к холодному настилу.

– Иваныч!.. Слышишь меня? Да как же так?…

Подняться на ноги не смог. Виски пронзила раскаленная игла, парапет качнулся и больно ударил по подбородку. Поручик перевернулся на спину и тихо застонал от бессилия. В зеве винтовой лестницы появилась гибкая, почти невесомая тень и бросилась к офицеру, на ходу сдёргивая с плеча фельдшерскую сумку.

– Лежите спокойно, не вставайте, у вас всё лицо в крови…

– А я думал, это пот…

– И пот тоже, но задело вас сильно. Пуля чуть скальп не сняла… Сейчас перевяжу…

– Кто вы? Как вас зовут?

– Ольга…

– Откуда вы здесь?

– Мы приехали утром, когда вы еще не заступили в караул. Анечка пообещала показать студию… И вот, задержались…

– Когда началась стрельба – испугались?

– Нет. Скорее – когда прекратилась… Подумали, что остались одни, совсем без защиты… Вот я и бросилась к вам.

– Вы – отчаянно смелый человек, Оля… И перевязку делаете ловко…

– Я работаю в госпитале. За два года столько всего… Могу даже с закрытыми глазами.

– Мне надо вниз, срочно послать за помощью… Еще одну такую атаку не выдержим…

– Там Анечка… Анна Генриховна уже командует. Скоро придет и все расскажет…

– Если там Ревельская, тогда я спокоен…

Поручик полюбовался сосредоточенным лицом сестры милосердия. Она закусила губу от усердия и очаровательно хмурила брови, накладывая очередной виток бинта.

– Оля, взгляните, пожалуйста, что за шум?

– Митингуют солдаты, студенты, рабочие, – вздохнула спасительница и устало опустила руки. – Перевязала. Как вы себя чувствуете?

– Александр… Саша… Простите, поручик Надольский, в отставке.

– Ну какой же вы отставник, Александр, – Ольга очаровательно улыбнулась, – не говорите так. Вы как раз в строю.

Надольский прикрыл глаза. Голова кружилась всё сильнее.

– Не понимаю, почему они так? – с обидой произнес он. – Мы же сделали, всё чтобы было меньше крови, чтобы никто не пострадал… И вдруг такая ненависть… Не знаю.

– Я знаю – почему, – грустно улыбнулась Ольга. – Когда была маленькой, мы с папА на Пасху ездили в Лавру. Я помню прекрасную погоду, радостные лица и мы в открытой бричке. Вдоль дороги стоят, машут руками и что то кричат вслед босоногие крестьянские дети – наши ровесники, а мы с сестрой бросаем им конфеты… Леденцы падают прямо в дорожную пыль и дети их подбирают… А сейчас эти конфеты взошли и заколосились ненавистью… Мы, сами того не желая, их посеяли, нам их и пожинать…

* * *

– Насколько я понял, вы образцово показательно обгадились, и мне срочно надо спасать вашу тощую задницу от возмездия обитателей Сити?

Джордж Лэнсбери никому из англичан и тем более туземцам не простил бы такие грубые, обидные слова в свой адрес, но этот случай был особым.