Она отступила на пару шагов.

— Да, подзапустила я тебя. Что это за безобразие! В следующий раз я привезу тебе новую тогу.

— Надеюсь, недолго ждать придется, — улыбнулся я, и она рассмеялась полудразнящим, полуупрекающим смехом.

Хочется думать, что Юлия иногда жалеет, что я для нее слишком стар. После всей этой дряни, с которой она проводит дни и ночи там, в их дворцах и имениях… Конечно, ей хотелось бы освежить себя контактом с порядочным человеком… Так мне думалось. Рука в руку мы с Юлией прошли к дому. Из окошка высунулась физиономия Лоллы.

— Вечно одна и та же песня, дорогой. Как только я хочу попросить у тебя денег, так у тебя пусто, — тоном упрека, надув губы, заныла Юлия. — А, Лолла, давно тебя не видела… — И еще громче: — Ты никогда не думаешь о последствиях. Надо было спросить меня. Уж я бы ни за что не посоветовала отправлять деньги с фессалийским рейсом. Судно затонуло со всем грузом, экипаж еле спасся.

Я проводил жену к наружной двери, возле которой ее ждали носилки-стул с рабами-лектикариями. Мы обменялись улыбками заговорщиков, и стул закачался над мостовой, удаляясь. Итак, к вечеру слухи о моей крайней бедности должны наводнить город. Я прошел в кабинет, вспоминая слова Юлии. Значит, таково ее мнение о «мудром муже»… Что ж…

Марона всегда читала Хорсе нотации, как ребенку. Кто их знает, может, он и в действительности был ее сын. Женщины никогда с мужчинами иначе и не разговаривали. Все время грызня да ругань. Да и как с ними иначе-то? Вот, мальчики погибли в схватке. Марона прибыла, естественно, во гневе праведном, набросилась на вождя. Они, мужчины, оставляют годы труда — роды, выхаживание, выкармливание, воспитание — женщинам, не интересуясь детьми, пока те малы, а потом забирают выросшего ребенка, хлоп — и нет его. Мгновенно перечеркнуты многие годы упорных трудов.

В наши дни от римских матрон публично таких речей не услышишь. Они восхваляют успехи своих сыновей на полях сражений. Ни разу я не слышал упреков такого рода, что, мол, вот, растили-растили, чтобы потом в легион, под вражьи мечи да стрелы… Но келейно римским мужьям подобное выслушивать приходится, в этом я тоже имел случай неоднократно убедиться.

— На чьем горбу эта неблагодарная работа? — кипятилась Марона. — Уж, конечно, не на вашем. Вы стараетесь от малых детей как можно дальше держаться.

Здесь уместны некоторые пояснения. Лет в семь, а то и раньше, мальчики пускались в лес на поиски Хорсы. Так продолжалось настолько долго, что можно было это явление объявить традицией. Между берегом и лесным поселением существовала тропа, обходящая болота и топи. Тропа достаточно безопасная, если ребенок не следовал по ней в одиночку. Женщины всегда путешествовали группами, детей сызмальства приучали к той же мысли. Однако много в лесу зверья хищного, и не один пацан, пустившийся в путь без сопровождающих, пал жертвой хищников. Марона нападала на Хорсу, требуя от него, чтобы он положил конец этому бегству тайком, чтобы он обеспечил безопасность детей, дабы избежать ненужных жертв… Хорса и его люди лишь смеялись. То, что она тут молола, обличало ее полное невежество в отношении как мальчиков, так и мужчин, их внутреннего мира. Разумеется, пацаны должны сбегать из переполненных пещер, где сплошные визг, плач да сопли, должны покидать их тайком, иначе весь смысл пропадает.

— Что тут объяснять? Неужто не ясно? — удивлялся Хорса и называл Марону дурой.

Малыши, которые чувствовали себя взрослыми, покинув материнский берег, отправлялись «в деревья». На берегу деревьев, почитай, вовсе не росло. Прибытие группы мальчиков, сбежавших из-под опеки мамаш, — прекрасное зрелище. Сами они с восторгом осматривались на большой поляне между двумя стенами деревьев.