* * *

За ужином она ни разу на меня не взглянула. Но когда я вышел из-за стола, она тоже поднялась и последовала за мной в холл. Догнав меня, она пробормотала:

— Идите!.. Не останавливайтесь!.. Будто ничего не знаете… На нас смотрят… Когда мы пройдем мимо этих дураков, я сообщу вам интересную новость…

Мы вошли в салон. Она уселась, указала мне на кресло и сказала бесцветным голосом:

— Я не ошиблась: портье Эжен сегодня вечером ужасно кашлял!

— Грипп?

— Посмотрим. Гостиничная докторша ни о чем не захотела рассказывать. А ведь моя судьба висит на волоске!..

— Ну а вы сами как себя чувствуете?

— Я никак себя не чувствую, я приспособилась терпеть.

И вдруг, вперив в меня свой блуждающий взгляд, она изрекла:

— А ведь это унизительно, что ни говорите, зависеть от какого-то портье, быть привязанным к телу, дыханию, душе какого-то портье. Когда подумаешь, что в этой гостинице полно более приличных людей, которые могли бы заболеть вместо него! Например, эта девушка, играющая в бридж, или этот седовласый господин, читающий газету, или даже вы! Ах! Мне снова не везет! Пойду лягу! Спокойной ночи!..

* * *

На следующее утро она ждала меня внизу. С видом заговорщицы, с бегающим взглядом, втянув голову в плечи, она мне сообщила:

— 38,5. Озноб. Сухой кашель. Докторша говорит о пневмонии верхушек легких. Хотят пригласить специалиста из Женевы.

И она удалилась.

Но когда я вернулся с прогулки, она поджидала меня на крыльце:

— Сдает сердце. Мерцающий пульс. Хрипы. Тише!..

Теперь каждый раз при встрече со мной она подзывала меня жестом, уводила в угол и со счастливым и одновременно перепуганным видом сообщала:

— Желтые мокроты.

Или же:

— Замедленное мочеиспускание.

Или еще:

— Сухие хрипы.

* * *

На пятый день ко мне подошла женщина, которую я с трудом узнал. Под обильным слоем пудры проступал череп; глаза круглые и неподвижные, как у чучела животного:

— Уколы камфары и прочее… Он не протянет до утра…

Синие губы растянулись в механической улыбке.

— Вы знаете, что это значит для меня, — добавила она.

— Вы же не будете…

— А то не буду, как вы говорите, но мы уйдем… уйдем… и мне придется только подчиниться. За первой же смертью в гостинице последует моя смерть! Крак! (Она щелкнула пальцами, будто повернула выключатель.) Ну что же! Проводите меня до моей комнаты, при условии, конечно, что вы не станете меня по дороге уговаривать. Вы мне так нравитесь, когда молчите!

На пороге она протянула мне руку, и вдруг гримаса боли исказила ее лицо. Челюсть задрожала, и впервые в ее глазах я увидел слезы.

— Я не могу оставить вас в таком состоянии, — вскричал я.

Она улыбнулась грустной улыбкой старого клоуна:

— Ваше присутствие ничего не изменит… Впрочем, я счастлива… Я… я плачу от счастья… Я чувствую себя такой же легкой, как пепел от сигареты!.. У вас есть сигарета?.. Спасибо. Такое впечатление, что с минуты на минуту откроются передо мной ворота этой серой тюрьмы… Ах! Я смогу бежать, лететь!.. Дайте огня…

Она шмыгнула носом и склонила к огоньку моей зажигалки свое сморщенное, мокрое от слез лицо:

— Я дую на огонек… пфуф!.. Это последнее воспоминание, которое у вас останется от мадам Нод!.. Прощайте…

Она вошла в комнату; я услышал, как она дважды повернула ключ в замке.

Я спустился в сад, поднял голову и отыскал ее окно на третьем этаже.