Планш отвинтил с фляги крышку и хлебнул немного вина.

— Подай мне флягу, Планш, — попросил Солейхавуп, — что-то у меня пересохло в горле.

Поезд катился вдоль берега реки. Воздух в купе пропитался запахом вина, пота и влажного белья. Вагонное дерево потрескивало, как постаревшая от времени мебель. Раздался гудок паровоза, долгий, безнадежный. Под колесами с лязгом пронесся мост. Солейхавуп отдал флягу.

— На следующий день в половине двенадцатого Рустуфля с женой ждали у окна. Они пялили глаза на дом Симеона Кудра. В эту минуту трудно было предположить, что это стоят живые люди. Однако время от времени они переговаривались какими-то ватными голосами. «Осталось двадцать минут». «Осталось пятнадцать минут. Ах, как я хочу, чтобы с ним было поскорее покончено». И в самом деле ожидание, казалось, заставляло их страдать.

В двадцать три пятьдесят пять хлынул дождь. Грянул гром. Молния трещала у нас под самым носом. И за окном, казалось, взбесился весь мир. «Полночь!» — воскликнул Рустуфля.

— Черт побери! — простонал Планш, откидываясь назад.

— И в эту самую минуту молния расколола небо пополам. В комнату сквозь пелену дождя врывается белый свет. Рустуфля ревет, как ошпаренный. Затем вспышка гаснет, и я вижу: Рустуфля стоит перед своим креслом, несмотря на то что ноги его напоминают, скорее, месиво из рубленой телятины. Изо рта, как голубая тряпка, свисает язык. По щекам струится кровавый пот, и вдруг его глаза вываливаются из глазниц и, шлеп, шлеп, падают на пол. А за окном ливень припускает еще пуще, гремит еще чаще! Совершенно обезумевшая, мечется по комнате мамаша Рустуфля: воздев руки, трясет волосами, вся извивается. Я же до боли сжимаю в ладони свой медальон и чувствую, что он меня защищает. А кругом все трещит, свистит, дымится, скрежещет, рушится, на занавески и на скатерть сыпятся искры, вся мебель охвачена пламенем. Весь дом полыхает, как пучок соломы. Вдруг старуха завертелась и упала рядом со своим мужем. А тот уже скорее похож на груду мяса, чем на человека. Я бы не хотел описывать вам подробности, потому что господин в углу больно внимательный. К тому же на это ушло бы слишком много времени. Короче говоря, я хватаю ноги в руки и деру в деревню. Когда же сбежались тушить огонь, было уже поздно. Рустуфля изжарились, как картошка.

— А что же кукла костоправа? — спросил я.

— Подождите, это еще не все, господин лейтенант. Недаром говорят: «Не буди дьявола, а то он тебе же нос и откусит». Через день после этого на похороны приехал их сын Огюст. Он сообщил, что тремя днями раньше апелляционный суд по делу Рустуфля-Кудра властью последней инстанции признал оба берега реки Дувины собственностью семейства Рустуфля. Таким образом, получилось, что Рустуфля закопал куклу на своей земле.

— Редчайший болван! — воскликнул Планш.

Старик, которому наконец удалось заснуть, похрапывал, положив щеку на валик для головы.

Наступила тишина. Никто ничего не говорил, каждый о чем-то размышлял.

— Посмотрите на него, дрыхнет, как младенец! — сказал Солейхавуп. — Должно быть, думает, что в его годы слишком поздно учиться.

— Учиться… учиться! — сразу же осмелел после того, как Солейхавуп закончил свой рассказ, Планш. — Твоя история похожа на правду, но ведь это может быть простым совпадением, ты так не думаешь? Просто молния случайно попала в дом и…

— Ой, до чего же ты занудный! Два года назад я был на том самом месте, где мы закопали куклу. Я откопал ее. И что ты думаешь я увидел вместо нее, а?

— Ничего, конечно.

— Как же, прочисть уши и слушай, тупица.

Я увидел съежившийся, совершенно невесомый скелет, с костями не толще спички.