Я увидел съежившийся, совершенно невесомый скелет, с костями не толще спички.

— Да, конечно, — уступил Планш, — но ты, наверное, копал рядом с тем местом.

— К тому же вокруг пахло гарью. И мне показалось, что в ночи я услышал поскрипывание коляски Рустуфля. Я драпанул так, как будто мне в зад вставили реактивный снаряд.

Он замолчал. И я старался больше не нарушать тишины. Поезд замедлил ход, и первые огоньки Шалона замерцали в прозрачной холодной ночи.

Старик проснулся и посмотрел на часы.

— Подъезжаем.

Солейхавуп подмигнул мне:

— Так мы договорились, господин лейтенант? Идем с вами в поезд для гражданских?

* * *

— Гражданский поезд прибывает на первую платформу, поезд для военнослужащих рядового состава прибывает на третью платформу, — объявлял железнодорожный служащий.

Солейхавуп подтолкнул меня локтем:

— Вперед, на первую. Поезд отходит через семь минут.

Мы нырнули в подземный переход. На первой платформе уже толпились пассажиры. Паровоз, шипя, выбрасывал клубы пара. В морозном воздухе чувствовался запах горящего угля и смазки. Где-то далеко, словно в пустой бочке, перекликались паровозные гудки.

— Быстрее! — хныкал Планш. — Нас засекут!

Вот и вагон первого класса. Я вскочил на подножку и тут же услышал приглушенный крик.

— Проклятие!

Я обернулся. Какой-то дежурный адъютант преградил путь моим попутчикам.

— Я же вам говорю, что мы с господином лейтенантом! — сокрушался Солейхавуп.

— Мы из одного подразделения, — вставил Планш. — Он не может ехать без нас.

Адъютант покачал головой:

— Ничего не знаю. Поезд для рядового состава на третьей платформе.

— Но ему нельзя нас оставлять!..

— У нас его вещи!..

— Где? В ваших вещмешках? — высокомерно парировал адъютант. — Я знаю эти штучки. Уходите!..

— Но господин адъютант…

Раздался свисток. Поезд тронулся как-то нехотя и легко. Я выглянул в дверь и увидел, что Солейхавуп и Планш машут мне вслед. Постепенно их добрые огорченные лица растворились в туманной тьме, чтобы вовсе исчезнуть из вида на первом же повороте.

ИСТИНА

Виктор Татен был добронравен, и это не стоило ему ни малейших усилий. За сорок семь лет ни одно искушение не омрачило его жизнь. Даже если бы он хотел совершить что-нибудь худое, он не знал бы, как за это взяться. Ко всему чистота его помыслов была написана у него на лице и даже читалась по его одежде. Голова у него была маленькая, лицо заостренное и бледное. По центру, правда, имелись веселенькие усы чистейшего белесого цвета. Водянисто-голубые глаза, как две лампочки, освещали его по обе стороны носа. А черный пиджак, узкие брюки и прочные башмаки свидетельствовали о скромности и честности их владельца.

Среди многочисленных работников администрации, в которой он исполнял обязанности начальника отдела, служащие считали его человеком элитарным и с радостью выполняли его распоряжения. Ненавидя кулуарные интриги и заговоры, он не сделал карьеру, не занял того места, которого заслуживал. Но он утешал себя мыслью о том, что лучше быть безупречным начальником отдела, чем директором, занявшим свое место благодаря подлым политическим проискам. Ему льстила его незаметность. Он довольствовался малым, никому не завидовал и работал старательно, хотя и без нездорового рвения. В его окружении свет его добродетелей воодушевлял коллег. Были случаи морального подражания среди его подчиненных. Например, сотрудник, стянувший его четырехцветную шариковую ручку, вдруг возвращал ее со словами раскаянья.